Я уходил по одному коридору, Табанцева уводили по другому. Когда я вышел на улицу, в моих ушах звенело:

— Загорский, сука! Сдохнешь скоро, как собака! Я обещаю!..

Улица Железнодорожная. Мы с Ваней вышли на перекрестке и уперлись в дом номер 40. Недалеко и до дома 56.

Дверь в квартиру 18, как и предполагалось, никто не открыл. Пересвист соловья после нажатия кнопки звонка был достаточно хорошо различим даже на лестничной клетке. Дверь одна, деревянная. Замок английский. Вынув отмычки, я стал ковыряться в замке. Защищая закон, что-нибудь да нарушишь. Не кражи ради, а справедливости во имя.

Однокомнатная квартира, чистая, без запаха, свойственного притонам и ночлежкам. Из мебели одинокая, аккуратно заправленная кровать и два сдвинутых рядом стола. Я мысленно прикинул: для чего было их так сдвигать? Либо покойника в гробу на него положить, либо гулянку устроить.

Понимая, что я размышляю совершенно ни о чем, я направился к своему излюбленному месту в квартирах. К мусорному ведру. Еще выдвигая его на середину комнаты, я почувствовал, что оно наполнено доверху. Крышка скакала на нем, не соприкасаясь с краями. Содержимое меня удивило до крайности. Несколько шприцев, сломанных ампул, вата с засохшей черной кровью и огромное количество таких же окровавленных бинтов. Недоступные моему пониманию миски одноразового применения, тонкие капельницы и другие причуды врачебной ерундистики. Одним словом — полный набор использованных медицинских препаратов и материалов. Теперь понятно предназначение сдвинутых столов в комнате. В этой квартире около месяца назад кому-то делали операцию.

Я поднял одну из ампул. «Лидокаин». Понятно, местный наркоз. И таких ампул четыре. Тут же валялись скомканные резиновые перчатки со следами засохшей крови. Тут не просто кого-то перевязывали. Здесь был врач! Черт возьми! Как по бинтам да вате определить, что именно резали да перематывали? И какое отношение к этому имеет Табанцев?

— Посмотри сюда! — раздалось из комнаты.

Когда я вошел, Бурлак стоял над перевернутым матрацем и держал в руке несколько фотографий. Он протянул их мне, и я почувствовал, как в моей груди застучало сердце…

С трех фото на меня смотрело лицо Ольги Кореневой. На двух остальных она была изображена в профиль. Художественные, очень качественные снимки.

— Ты не знаешь, зачем люди иногда прячут фотографии под матрац? — усмехнулся Ванька.

Знаю…

Вот теперь я понял все.

Я понял, что меня мучит весь последний месяц и что за закодированные мысли проносятся в моей голове. Теперь я знаю, насколько глуп и недогадлив бываю.

Если содержание не отвечает форме, то ты никогда не разглядишь его за этой формой. И не удивительно, что я до сих пор не встретил в своем небольшом городке Ольгу Кореневу, хотя она продолжает жить в нем и делать свои дела.

Я понял все.

Меня оставили последние силы и надежда. Я опустился на кровать и бросил на пол фотографии. Они мягко плюхнулись и рассыпались веером по паркету. Внутрь меня стала медленно прокрадываться пустота. Вползая, она вытесняла все, чем я жил последние дни, во что верил и на что надеялся.

— Что случилось? — заволновался Ваня.

Мне даже взгляда не хотелось отрывать от пола. Отвечать и объяснять что-то — тем паче.

— Иван, найди, пожалуйста, в этой квартире большое зеркало, — глухо выдавил я.

— Я был в ванной комнате, Сергей. Там, кроме толчка и самой ванны, ничего нет.

— А ты поищи в других местах. Оно и не должно висеть на стене…

Бурлак ушел, оставив меня наедине с самим собой. Самое страшное и обидное — проиграть не в основное время, а в овертайме. Быть близко и не успеть.

Ваня вернулся, держа в руках большое, полметра в диаметре, круглое зеркало.