Изменить размер шрифта - +
Великий и ужасный…

— Короче! — обрываю я. — Закрой фонтан и скажи, в ком еще.

— В Великом Инквизиторе, — усмехается Андрей. — Ух ты, какие глаза! Картина называется «Не ждали»…

Я хватаю его за грудки.

— Какого черта?! Как ты мог, вообще, сволота?! Ну ладно, Церл был тот еще маньяк, пусть будет — чернокнижник, некрофил, кто там еще… Но его Оранжерея?! Дурачок этот с его картинками?! Ты хоть представляешь, как он рисовал?

Андрей мягко отстраняет мои руки.

— Рисовал круто, — говорит он печально. — Что самое дикое — интуитивно, совершенно без школы, без представления о композиции, пропорциях, технике… будто обводил что-то, что уже и так нарисовано. Мог начать фигуру человека с пальца ноги, орнамент из цветов — с лепестка или усика какого-нибудь. Очень ярко и нежно. Наивные детские грезы о рае — ангелы, золотые с голубым, легонькие, полупрозрачные, бесполые и бесплотные, облака, ветки цветущих роз…

— И ты приказал переломать ему пальцы, а потом — на костер?

Андрей качает головой.

— Да я-то тут при чем, щелкопер? Меня там вообще не было — был Его Преподобие Шергон, с его подагрой, норовом и взглядом на вещи. Я сейчас не его — свои впечатления излагаю, а Шергону вообще плевать на все эти красоты, понимаешь? Он в живописи не шарит, он ее не чувствует. Ему хоть шедевры этих ребят из Оранжереи показывай, хоть этикетки от туалетной бумаги — пофиг ему! Когда Оранжерею громили, у него даже не зачесалось украсть что-то, кроме золотишка и камешков, да и те — не оттого, что из них какой-нибудь Церлов Цветок эти украшения запредельные ваял, а потому что золото есть золото. На вес.

— Но ты же был у него внутри, — говорю я безнадежно.

— А что я мог сделать? Ты, когда мы в другом мире, вообще себя осознаешь? Не говоря уж об — изменить поведение роли твоей, персонажа? Нельзя, друг ситный, свою душу в другого человека засунуть, как руку в перчатку — по крайней мере, я не могу. Да судя по тому, что я вокруг слышу и вижу, никто не может.

— Слушай, — спрашиваю я, — а хоть кто-нибудь спасся? Или доблестные солдаты Нормада извели всех под корень?

— Кого не они, того — толпа, — говорит Андрей, и его лицо каменеет. — Видал бы ты, как благодарный народ громил обсерваторию! Как склянки алхимические били о камни, как книги потрошили… любо-дорого. Это потом, когда Церла жгли с его королевой и дурачком, его народу было не по себе… но Церл с костра и врезал хорошо.

— Радуетесь, что избавились от всех чудес, до каких дотянулись? — бормочу я. — Злые чудеса от добрых отличить тяжело — а боялись-то вы всех… что ж, живите в мире без чудес, пока не найдутся новые кандидаты на плаху и костер — может, они до казни успеют сделать вашу поганую жизнь хоть чуточку лучше…

— Не заводись, — говорит Андрей. — И не отождествляй. Ты понимаешь, что так и самому умереть можно? Как ты не задохнулся дымом, не понимаю — а все оттого, что совсем забываешь о себе. Тебе пожрать приготовить? Ты ж не жрал ничего чуть не месяц… хорошо еще, что Церл оказался живучий, нечистая сила. Между прочим, Нормад распорядился его кормить.

— Баландой, — говорю я с ядом. От разговоров о еде у меня случается мгновенный спазм желудка. — Поджарь хоть яичницу, пособник палачей…

— А он рассчитывал, что его будут человечиной кормить? — хмыкает Андрей, вытаскивая яйца из холодильника. — С колбасой жарить?

— Да.

Быстрый переход