Кстати, по-моему, у этого везучего мерзавца и нет совести, что, должно быть, здорово облегчает ему жизнь.

– Ты очень жестока к себе, Миранда, – сказала Дейзи, оглядываясь по сторонам и проверяя, не слышит ли нас кто-нибудь. – Я еще понимаю, если бы ты изготовила эту бомбу, – прошептала она, – а так ведь ты даже не знала о ее существовании. Ты же была уверена, что это видеокассета.

– Так мне сказал Джимми. Он объяснил, что это кассета о неврологических экспериментах над обезьянами, с помощью которой он хочет усовестить профессора Уайта. У меня не было причин сомневаться в словах Джимми.

– Я могу представить, как ужасно ты себя чувствуешь из-за того, что принимала в этом участие, но ведь ты не несешь ответственности за происшедшее. Почему же ты тогда так себя винишь?

– По одной простой причине: я молчу об этом преступлении. Я ведь с самого начала понимала, что должна рассказать о нем кому-нибудь – моим родителям, преподавателю или полицейским. Однако, пытаясь защитить себя, я хранила молчание, и именно поэтому у меня так скверно на душе. Но хуже всего приходится Дэвиду, поскольку он так и не узнал имена виновных. И это ужасно.

Мы подали официантке свои кредитные карточки.

– Но почему Джимми был так уверен в своей безнаказанности? – шепотом спросила Дейзи.

– А он вне подозрений.

– Почему?

– Потому что он много раз публично высказывался против насилия. Он писал статьи для местной газеты, в которых утверждал, что это неправильная тактика, и нападал на ФОЖ. Вот все и считали Джимми смелым и принципиальным. Кстати, он мне сам об этом говорил. Он утверждал, что мы сумеем отстоять права животных только в том случае, если будем воздействовать на умы и сердца.

– То есть на него бы не подумали?

– В том-то и дело. А вот на меня могли подумать, поскольку моя репутация не была столь безупречна. Я очень боялась, что ко мне нагрянет полиция, и пугалась каждого стука в дверь. Но ко мне так и не пришли, возможно, потому, что ничего серьезного за мной не числилось. В любом случае полиции было чем заняться и без меня, ведь кругом хватало настоящих экстремистов. Впрочем, до арестов дело не доходило ни разу.

– А почему бы тебе не сообщить о Джимми в какую-нибудь газету?

– Но тогда я буду вынуждена признаться и в своих грехах. Нет, сперва я хочу рассказать обо всем Дэвиду и посмотреть, как он отреагирует. Если он решит обратиться к адвокату, я не стану ему препятствовать. Но пусть это будет его выбор.

– Ты храбрая, – сказала Дейзи, вставая из-за стола. – Признание может иметь для тебя ужасные последствия.

– Да, – тихо ответила я, – я знаю. Но еще знаю, что просто должна сказать Дэвиду правду. Я хочу это сделать и в то же время не хочу. Это все равно что держать одну ногу на тормозе, а другую – на педали акселератора. Такая вот неразрешимая психологическая дилемма.

– Что ж, уверена, ты найдешь выход из положения.

«Но когда?»

– Ладно, – продолжила Дейзи, – как ты смотришь на то, чтобы заглянуть на первый этаж? Мне скоро возвращаться на работу, но перед этим я бы хотела поискать подарок Найджелу на сорокалетие.

Мы спустились вниз по деревянной винтовой лестнице.

– Хорошо бы найти ему какой-нибудь симпатичный коврик. Кстати, у Найджела все-таки будет вечеринка, – добавила подруга, пока мы перебирали стопку циновок. – Помнишь его старого друга Алана, который был на барбекю? Ну, того адвоката? В общем, он позвонил мне в пятницу по поводу дня рождения Найджела.