Несколько туго набитых баулов увезли в дом престарелых. Одежду похуже развесили на края мусорных мульд – для бомжей. Просто бытового хлама спущено в мусоропровод – не счесть. Лена при жизни называла маму «Плюшкин».

Самое большое потрясение Анна Емельяновна испытала в последние двадцать лет. Сколько Леночка помнила свое детство, полку в их кухне украшала бутылка из под болгарского коньяка. Еще стояла банка из под кофе, в котором содержался сначала собственно кофе, по большим праздникам отмериваемый по нескольку крупинок на стакан, потом хранились специи, потом пуговицы… Гости косились на импортные бутылку и банку и, возможно (Анне Емельяновне хотелось так думать), с завистью думали:

– Умеют же люди вертеться…

В то время в каждой советской семье кухонные полки украшали кофейные банки, винные бутылки, коробки из-под мармелада и шпрот, обертки от сигарет – все заграничное. Что у них отходы, у нас являлось признаком достатка, материального благополучия и умения жить.

После перестройки импортный товар в блестящих, пестрых, ярких – да с каждым годом все ярче, бесстыднее – упаковках хлынул на отечественные прилавки. Анна Емельяновна поначалу пыталась бороться. С помощью брошюр «Очумелые ручки» и «Сделай сам» мастерила с учениками из коррекционной школы абажуры, вазочки, шкатулки, панно…

– Мама, не превращайте квартиру в барахолку. Чем у вас в кухне пахнет?

Дурно пахло от вымытых молочных пакетов: их Анна Емельяновна резала на полоски и плела авоськи.

– Выбросьте немедленно! А это что за гадость? – Лена брезгливо держала клубок розовых прозрачных «змей».

– Леночка, это колготки. Из них можно вязать коврики: сноса нет. Ими можно оконные рамы на зиму утеплять. Или вот эдак бубликом свернуть – отличная губка для посуды. Можно ягодное желе сквозь них пропускать, такое нежное получается…

– Ага, это варенье уже «задорновским» прозвали. Черных колготок там нет? На лицо натянуть и банк ограбить – тоже польза.

Лена непреклонно сгребала «гадость» и несла к выходу. Мама семенила следом и беспомощно вскрикивала:

– Леночка, это же человеческий труд! Ему можно дать вторую жизнь, а мы выбрасываем, губим экологию. Ну оставь хотя бы бутылочки из-под «Активии» – это же произведение искусства!

Она робела дочери. Елена Сафоновна недавно защитила докторскую диссертацию, в одном названии которой содержалось двенадцать слов.

Мамочка, превращай квартиру хоть в музей всемирной тары, только не умирай! Как легко и бездумно я тебя обижала. Всё бы сейчас отдала, чтобы воскресить тебя. Чтобы вновь увидеть тебя с твоей заискивающей доброй слабой улыбкой. Пусть без рук, без ног, какая угодно – только живая… И сколько пожилых людей падают на обледенелых дорожках, которые не посыпают песком нерадивые дворники – ничего. А ты, как стеклышко – хруп – и нет тебя.

Еще вспомнилось, как Анна Емельяновна мечтала, чтобы они жили вместе. Она бы копошилась на кухне, Леночка бы стучала на клавиатуре. Но мама даже боялась об этом заикнуться. Как пренебрегаем мы родителями! Лишь когда они уходят, понимаем: к ним нужно было относиться как… Как к редчайшим, хрупчайшим драгоценным камням нужно было относиться. Лелеять их, бояться обронить, дышать на них – не надышаться, невесомыми поцелуями отирая затуманенные грани!

На улице опоясал ледяной ветер: забыла обвязаться пуховой шалью. Некому напомнить, пожурить, охнуть: «Дочушка, ты совершенно не бережешь свои почки, нельзя так. Не забудь заварить медвежье ушко». Ни одной душе на свете нет дела до ее почек, медвежьего ушка на ночь… А она не ценила, обрывала, раздражалась, огрызалась: «Мам, я не маленькая».