Он ждал, ждал бесконечно. Полвторого прошло, и ему стало плохо, с ним приключилось что‑то вроде обморока. Он налил себе глоток виски и, не разбавляя, проглотил одним духом. Потом – освобождение: шум машины вдоль дорожки, ведущей к дому. Он бросился распахивать калитку. Там стояло такси с номером Палермо, из которого вышел старик, очень хорошо одетый, в одной руке – палка, а в другой – маленький чемоданчик. Старик расплатился и, пока такси разворачивалось, огляделся вокруг. Держался он прямо, высоко подняв голову, и внушал что‑то похожее на робость. Монтальбано сразу показалось, что он уже где‑то старика видел. Он пошел навстречу.

– Здесь всё теперь дома?   – спросил старик.

– Да.

– Когда‑то не было ничего, только кусты и море, и песок.

Они не поздоровались, не представились друг другу. Они были уже знакомы.

– Я почти слепой, вижу с большим трудом, – сказал старик, сидя на скамейке веранды, – но здесь, мне кажется, очень красиво, успокаивает.

Только теперь комиссар понял, где он видел старика, это был не совсем он, а его двойник с фотографии на отвороте суперобложки, Хорхе Луис Борхес.

– Вы не откажетесь что‑нибудь съесть?

– Вы очень любезны, – сказал старик после некоторого колебания. – Что же, пожалуй, только салату, кусочек нежирного сыру и стакан вина.

– Пойдемте туда, я накрыл стол.

– Вы покушаете со мной?

У Монтальбано судорогой свело желудок, в придачу он чувствовал странное волнение. Он соврал:

– Я уже пообедал.

– Тогда, если это не трудно, не могли бы вы накрыть мне здесь?

«Накрыть» он сказал на диалекте. Этот глагол Риццитано произнес, точно иностранец, старающийся подделаться под местное наречие.

– Я убедился в том, что вы поняли почти все, – сказал Риццитано за неторопливой трапезой, – из статьи в «Коррьере». Знаете, я больше не могу смотреть телевизор, вижу тени, от которых у меня болят глаза.

– У меня тоже, хоть вижу я прекрасно, – сказал Монтальбано.

– Мне уже было, однако, известно, что Лизетту и Марио вы нашли. У меня два сына, один инженер, другой – как и я, школьный учитель, оба женаты. И вот одна из невесток – она у нас оголтелая сторонница Лиги, невыносимая дура, очень меня любит, но считает белой вороной, потому что, дескать, кто с юга, либо бандит, либо – и это в лучшем случае – бездельник. Потому никогда не упустит возможности сказать мне: а вот, вы знаете, папа, в ваших краях – мои края тянутся от Сицилии до Рима включительно‑убили одного, похитили другого, арестовали третьего, бросили бомбу, нашли в одной пещере прямо в вашем городе молодую пару, убитую пятьдесят лет назад…

– Как же так? – перебил Монтальбано. – Ваши домашние знают, что вы родом из Вигаты?

– Конечно знают, однако я никому, даже моей покойной жене, не говорил, что у меня остается еще собственность в Вигате. Я рассказал, что мои родители и большая часть родных погибли от бомбежек. Им никак не могло прийти в голову связывать меня с убитыми из пещеры, они не знают, что земля принадлежала мне. Я же от этой новости заболел, у меня поднялась температура. Все неудержимо возвращалось и становилось реальностью.