Вопросы посыпались градом, хуже чем из пулемета. Была ли перестрелка? Тано Грек был один? Были ли раненные среди представителей законности? Что сказал Тано Грек, когда ему надевали наручники? Тано спал или бодрствовал? Была ли при нем женщина? А собака? А правда, что он был наркоманом? Сколько убийств за ним числилось? Как он был одет? Он был голый? Верно, что Тано болел за футбольную команду Милана? И что на груди у него была фотография Орнеллы Мути? Не мог бы комиссар пояснить, что это была за благоприятная ситуация, о которой упомянул начальник полиции?

Монтальбано выбился из сил и все меньше понимал, что же он такое несет.

«Слава богу, что здесь телевидение, – думал он. – Хоть посмотрю потом и соображу, что за чушь я тут нагородил».

В довершение конфуза его сверлил обожающий взгляд инспектора Анны Феррары.

Помочь ему выкарабкаться из этих зыбучих песков попытался журналист Николо Дзито со «Свободного канала», который был настоящим другом.

– Комиссар, позвольте мне. Вы говорили, что увидели Тано, возвращаясь из Фьякки, куда вас пригласили друзья на табиску. Я правильно понял?

– Да.

– Что такое табиска?

Они много раз ели ее вместе, – следовательно, Дзито бросал ему спасательный круг. Монтальбано за него ухватился. Мигом обретя уверенность и четкость, комиссар углубился в детальное описание этой удивительной пиццы из многих ингредиентов.

Глава седьмая

В человеке, теряющем под ногами почву, заикающемся, неуверенном, очумелом, ничего не соображающем, растерянном и с неизменно безумным взглядом, которого телекамера «Свободного канала» безжалостно показывала крупным планом, Монтальбано насилу признал самого себя, осаждаемого вопросами этих сукиных детей‑репортеров. Та часть, где он объяснял, как готовят табиску и которая удалась ему лучше, показана не была, – может, она не совсем соответствовала главной теме, аресту Тано.

Баклажаны, запеченные с пармезаном, оставленные домработницей в духовке, вдруг показались безвкусными, хотя таковыми не были и быть не могли. Виною всему была психологическая травма: легко сказать, увидеть себя такой дубиной стоеросовой по ящику.

Внезапно ему захотелось расплакаться, забиться в кровать, запеленавшись в простынку, как мумия.

– Комиссар Монтальбано? Это Лючано Аквасанта из газеты «Иль Медзоджорно». Не будете ли вы так любезны дать мне интервью?

– Нет.

– Я не отниму у вас много времени, клянусь.

– Нет.

– Говорит комиссар Монтальбано? Это Спингарди, Аттилио Спингарди с Государственного радио и телевидения, из филиала в Палермо. Мы готовим круглый стол, посвященный…

– Нет.

– Но позвольте же мне закончить!

– Нет.

– Милый? Это я, Ливия. Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо. А что?

– Я тебя только что видела по телевизору.

– Господи Иисусе! Меня что, показывали на всю Италию?

– Думаю, да. Но это было очень недолго.

– Было слышно, что я говорил?

– Нет, говорил только комментатор. На экране было твое лицо, но такое, что как раз поэтому я и беспокоюсь. Желтое как лимон.

– Так, может, это еще было в цвете?

– Конечно. Иногда ты прикрывал рукой глаза, щупал лоб.

– Это у меня голова болела, и свет мне мешал.

– Прошла?

– Ага.

– Комиссар Монтальбано? Я – Стефания Куаттрини из журнала «Быть женщиной».