– Открыто, достаточно было толкнуть дверь, войти и позвать меня.

Голос принадлежал скелету. Никогда за всю свою жизнь Монтальбано не доводилось видеть таких тощих людей. А вернее, доводилось, но на смертном одре, истощенных, иссушенных болезнью. Этот, напротив, держался на ногах и, похоже, не собирался умирать, хотя согнулся в три погибели. На нем болталась туника, которую носят священники, когда‑то бывшая черной, а нынче отдававшая в зеленцу, ее жесткий подворотничок, некогда белый, теперь сделался густо‑серым. На ногах – грубые крестьянские башмаки с гвоздями, каких больше уже не продавали. Его лысая голова напоминала череп, на который шутки ради надели золотые очки с толстенными стеклами – в них тонули глаза. Монтальбано подумал, что у тех двоих в гроте, умерших пятьдесят лет назад, мяса на костях оставалось больше, чем у священника. Стоило ли говорить, что он был очень стар.

Старик церемонно пригласил войти в дом, провел в колоссальную гостиную, буквально забитую книгами, которые помещались не только на полках, но и на полу, громоздились стопами, почти доставая до высокого потолка и непонятным образом сохраняя равновесие. В окна не было видно света, книги, сгруженные на балюстраде, полностью загораживали стекла. Из мебели был письменный стол, один стул и одно кресло. Монтальбано показалось, что лампа на столе – настоящая керосиновая. Старый священник освободил кресло от книг и усадил туда Монтальбано.

– Поскольку я не представляю, чем именно могу вам быть полезен, я вас слушаю.

– Как вам сказали, я комиссар полиции, который…

– Нет, ни мне не сказали, ни я об этом не спрашивал. Пришел тут вчера ввечеру один из городка, известил, что человек из Вигаты хочет меня видеть, и я ему отвечал, что пускай приходит и чтоб в полшестого. Если вы комиссар, то с меня взятки гладки, даром тратите время.

– Почему это я трачу даром время?

– Потому что я носа не высовываю из этого дома по крайней мере лет тридцать. А зачем мне выходить? Знакомые лица исчезли, новые мне доверия не внушают. Продукты вот приносят каждый день, да и пью‑то я только молоко и еще куриный бульон раз в неделю.

– Вы, может быть, слышали по телевизору…

Едва начав фразу, он осекся, слово «телевизор» прозвучало для него странно.

– В этом доме нет электричества.

– Хорошо, ну тогда, вы читали в газетах…

– Не беру газет.

Ну почему он все время попадает впросак? Монтальбано набрал воздуха, будто для разбега, и рассказал все, от торговли оружием и вплоть до обнаружения тел в пещере.

– Погодите, сейчас засвечу лампу, так будет лучше говорить.

Пошарил в бумагах на столе, нашел коробок спичек, зажег одну дрожащей рукой.

У Монтальбано захолонуло внутри.

«Если он ее уронит, – подумалось ему, – мы обуглимся в три секунды».

Однако предприятие удалось, и стало еще хуже, потому что лампа посылала слабый свет на полстола, погрузив как раз ту сторону, где сидел старик, в густейший мрак. С изумлением Монтальбано увидел, что священник протянул руку и взял маленькую бутылочку со странной крышкой. На столе стояли еще три, две пустых и одна полная, с какой‑то белой жидкостью. Но это были не бутылки, а биберон, каждая была снабжена соской. Комиссар почувствовал дурацкое раздражение. Старик принялся сосать.

– Простите, но у меня нет зубов.

– Но почему бы не пить молоко из пиалы, из чашки, не знаю, из стакана?

– Потому что так мне вкуснее.