И подумать только, долговязая зубрила-студентка, младшая сестра, которую никто не приглашал танцевать, в какой-то момент, неизвестно когда и как, преобразилась вот в это дивное диво — тридцативосьмилетнюю Оливию. В потрясающе деловую даму, редактора журнала «Венера».

Вид у нее сегодня был, как всегда, безупречный. Вряд ли очаровательный, но страшно шикарный. Глубоко сидящая черная велюровая шляпа, черное пальто с фалдами, шелковая блузка кремового цвета, золотая цепочка, золотые серьги, на руках на каждом пальце перстень. Лицо бледное, губы ярко-красные, и даже черная оправа очков идет ей. Нэнси же не дура. Когда они шли через зал, она ощущала внимание мужчин, замечала скрытые взгляды, повернутые головы и при этом знала, что смотрят не на нее, миловидную Нэнси, а на Оливию.

Нэнси не знала темных тайн в жизни Оливии. Вплоть до той удивительной истории, случившейся пять лет назад, она искренне считала, что ее сестра либо девственница, либо совершенно бесполое существо (было, конечно, и еще одно, совсем уж жуткое предположение, которое пришло Нэнси в голову после ознакомления с модной биографией Виты Сэквилль-Уэст, но об этом, говорила она себе, лучше не думать).

Типичная представительница племени умных и деятельных женщин, Оливия, похоже, думала только о своей карьере и продвигалась все выше и выше, пока наконец не стала литературным редактором «Венеры», серьезного, преуспевающего женского журнала, в котором проработала уже семь лет. Ее имя значилось в составе редколлегии; фотографии время от времени появлялись на его страницах как иллюстрации к какой-нибудь статье, а один раз она даже выступала по телевидению, отвечая на вопросы в передаче «Для дома, для семьи».

И вдруг, когда все у нее так удачно складывалось — так сказать, на гребне успеха, — Оливия совершила неожиданный и странный для нее поступок. Поехала отдыхать на остров Ивиса, познакомилась с мужчиной по имени Космо Гамильтон и домой не вернулась. То есть в конце концов вернулась, но только после того, как прожила на острове целый год. Главный редактор узнал об этом только тогда, когда с Ивисы пришло письмо, где Оливия сообщала, что уходит с работы. Когда Нэнси услышала от матери эту потрясающую новость, она сначала просто не поверила своим ушам. Себе она сказала, что потрясена, так как это слишком уж неприлично; но на самом деле где-то в глубине души ощутила, что Оливия ее обскакала. Тогда Нэнси не терпелось скорее поделиться с Джорджем, убедиться, что он потрясен не меньше. Но его реакция оказалась неожиданной.

— Интересно, — все, что он сказал.

— Ты, кажется, не особенно удивлен?

— Не особенно.

Нэнси нахмурила брови.

— Джордж, мы говорим об Оливии.

— Знаю, что об Оливии. — Он взглянул на взволнованное лицо жены и чуть не рассмеялся. — Нэнси, неужели ты воображаешь, что Оливия всю жизнь была эдакой добродетельной паинькой-монахиней? Это она-то, самостоятельная молодая женщина, которая живет одна в своей лондонской квартире и умеет держать язык за зубами! Если ты и вправду так думала, значит ты глупее, чем я считал.

Нэнси почувствовала жжение в глазах.

— Но… но я себе представляла…

— Что ты себе представляла?

— Ах, Джордж, ведь она такая дурнушка.

— Да нет, Нэнси, — сказал ей Джордж. — Она вовсе не дурнушка.

— Я думала, она тебе не нравится.

— Мне — нет, — подтвердил он и развернул газету, кладя конец разговору.

Джорджу было несвойственно высказываться в такой категорической манере. И проницательность ему тоже была несвойственна. Но Нэнси после долгих размышлений в конце концов пришла к выводу, что он, пожалуй, прав насчет Оливии, и, освоившись с новой для себя ситуацией, без особого труда сумела обернуть ее к своей выгоде.