|
– Вы ее в кашу изрубили, – сказал Кураг, – но убить вы ее не убьете. Рис держал меч в опущенной руке. Другую руку он протянул к торчавшему из зеркала обрубку, коснулся одним пальцем мохнатой спины и чистым, звенящим голосом произнес всего одно слово. – Умри, – сказал он. И тело перестало двигаться. Отрубленные конечности замерли на полу. Рис будто нажал на кнопку. "Умри", – сказал он, и она умерла. Дойл присвистнул, а я на несколько секунд перестала дышать. Сидхе не могут убивать прикосновением и словом. Наша магия так не действует! – Благослови нас Консорт, – прошептал Холод. Молодые гоблины приглушенно сыпали проклятиями, но голос Курага, когда он наконец заговорил, прозвучал устало: – В последний раз я видел это еще до нашей последней великой войны, белый рыцарь. Рис в заляпанном кровью махровом халате взглянул на царя и сказал: – А почему, ты полагаешь, гоблины ее едва не выиграли? Его лицо, его поза были для меня совершенно непривычными. Он как будто стал занимать больше места, чем мог физически; он показался вдруг выше потолка комнаты, на миг заполнил собой все окружающее пространство. Сам воздух будто стал магией Риса. Но этот миг прошел, и я снова смогла дышать – и воздух был сладок и прохладен, много лучше, чем мгновением раньше. Я прислонилась к Дойлу, мне нужна была поддержка. Минуту назад я злилась на него за то, что он оставил Китто в бою одного, – теперь я льнула к нему. Наверное, мне нужно было прильнуть хоть к кому-то. Мне было необходимо прикосновение чьих-то рук, чья-то близость. Как только Сиун умерла, ее тело распалось на две половины – по обе стороны зеркала. Стекло снова стало целым. Гоблины согласились на все наши условия. Рис очистил зеркало от изображения и повернулся к нам. Его халат стал больше красным, чем белым. Брызги крови, попавшие на кожу и волосы, казалось, светились изнутри. Сияющие брызги исчезали на глазах, словно кожа их впитывала, пока страж не оказался незапятнанно-чистым, если не считать окровавленного халата. Он стоял прямо и гордо, а цвета в голубой радужке крутились бешеным вихрем. Дойл отсалютовал ему ножнами, а Холод – собственным длинным мечом. Они оба прижали оружие ко лбу, и Дойл торжественно сказал: – Здравствуй, Кромм Круах, сразивший Тигернмаса, Повелителя Смерти, за его гордыню и за многочисленные преступления. Рис поднял окровавленный меч в ответном салюте. – Недурно вернуться обратно. – Серьезное, почти торжественное лицо преобразилось в обычную ухмыляющуюся мину. – От крови растет трава, ура, ура, ура! – Я всегда считал, что трава растет от любви. Мы все повернулись к возникшему на пороге Галену. Все, кроме Китто, который, похоже, был совершенно потрясен кровавыми последствиями его пробудившейся магии. Гален шагнул в комнату и тут же прислонился к стене. Высокий и потрясающе красивый, от коротких светло-зеленых кудрей – с единственной сохраненной тонкой косичкой, болтавшейся за его плечами как запоздалая мысль, – до широких плеч, тонкой талии и длинных ног в свободных кремовых брюках. Белая рубашка с открытым воротом подчеркивала зеленоватый оттенок его кожи, так что он вполне походил на бога плодородия, которым непременно был бы, родись лет на семьсот раньше. Обут он был в коричневые мокасины на босу ногу. Гален скрестил руки на груди, улыбка зажгла огнем глаза цвета летней травы. Глаза светились не магией, просто весельем и доброжелательностью – весельем Галена. Он казался прохладным, терпким и приятным, словно прозрачно-зеленый напиток, способный утолить любую жажду. Я подошла к нему, частью в надежде подарить и получить поцелуй, а частью потому, что мне было трудно находиться в одном помещении с Галеном и не касаться его. |
