Порыв теплого южного ветра стряхнул ледок с голых веток деревьев, высаженных вдоль Пятой авеню; вдали слышался перезвон церковных колоколов. По улицам неслись, разбрызгивая большие лужи, кареты «скорой помощи», полицейские фургоны и лимузины, а посреди улиц маршировали отряды и группы патрульной полиции и национальной гвардии, а конные полицейские, клюя носом на ходу, скакали не разбирая дороги туда-сюда. Как заметил Бурк, у многих полицейских на жетонах висели черные траурные ленточки, у городских чиновников на рукавах виднелись черные повязки, а флаги, висевшие вдоль авеню, были приспущены. В общем, создавалось такое впечатление, будто об этом ЧП все время только и думали, с нетерпением ждали и готовились к нему.

Бурк услышал какой-то шум на верхней террасе и, посмотрев, увидел там процессию из духовенства, возглавляемую самим кардиналом в белых одеяниях, и лежащих ниц вокруг стен собора людей. Процессия подошла вплотную к парадным дверям и остановилась перед ними, а кардинал произнес нараспев слова мольбы:

– Очисть меня иссопом, Господь Бог, и я очищусь от греха. Омой меня, и я стану белее снега.

Бурк стоял в нескольких ярдах от процессии, прислушиваясь к словам обряда очищения оскверненной церкви; толпящиеся вокруг верующие не замечали его. Он смотрел, как кардинал брызгал святую воду на стены, как вокруг все молились, и подумал о том, как же при такой пунктуальной римско-католической вере столь скоро забываются священные заповеди. А потом он понял, что кардинал и другие иерархи, должно быть, думали об этом обряде всю долгую ночь, а городские власти в эти же ночные часы лихорадочно припоминали, что им надлежит делать после штурма собора. Сам же Бурк не позволял ни на секунду своим мыслям вылетать за рамки 6 часов и 3 минут, и такая его сосредоточенность была одной из причин того, что ему никогда не стать мэром или архиепископом Нью-Йорка.

Участники процессии между тем проходили по двое через портал и разбитые парадные двери внутрь собора. Бурк снял с себя бронекуртку и бросил ее к ногам, потом медленно побрел к углу ступеней, выходящих на Пятидесятую улицу, и присел там, где светился бледный солнечный зайчик. Обхватив колени руками и положив на них голову, он задремал.

Кардинал возглавлял длинную цепочку прелатов, входящих в его епархию. Над морем голов возвышался высокий позолоченный крест, который нес в руках один из высших священнослужителей, а когда процессия стала подходить к дверям в алтарной ограде, раздалось песнопение, прославляющее деяния святых.

Все столпились в центре алтарного помоста, где их уже ожидал епископ Доунс. Для проведения обряда очищения с помоста убрали все предметы религиозного характера. Немногие полицейские фотографы и эксперты-криминалисты спешно завершали свою работу. Собравшиеся хранили молчание, люди молча разглядывали пятна крови на помосте и на самом алтаре. Затем прелаты взглянули на опустошенную и разломанную кафедру, кое-кто при этом даже не сдержал слез.

Голос кардинала остановил такое проявление чувств. Он давал указания двум своим прелатам:

– Это поправим позднее, времени хватит. Пойдемте в боковые вестибюли, где особенно много раненых и убитых, и поможем полицейским и военным капелланам. – Подумав немного, спросил: – А тело отца Мёрфи уже перенесли в дом настоятеля?

Оба прелата отправились туда, а кардинал, кивнув прислужнику, пошел вместе с ним обходить алтарь, отдавая на ходу наставления:

– Как только полицейские закончат, приведите здесь все в порядок, чтобы можно было отслужить мессу после окончания обряда очищения.