Борноволоков шагал мимо по комнате.

– Думайте, думайте! такого дела не обдумавши не следует делать, но только все равно ничего не выдумаете: я свои дела аккуратно веду, – молвил Термосесов.

– Давайте я подпишу, – резко сказал Борноволоков.

– Извольте-с!

Термосесов обтер полой перо, обмакнул его в чернило и почтительно подал Борноволокову вместе с копией его письма к петербургской кузине Нине.

– Что писать?

– Сейчас-с.

Термосесов крякнул и начал:

– Извольте писать: «Подлец Термосесов».

Борноволоков остановился и вытаращил на него глаза.

– Вы в самом деле хотите, чтоб я написал эти слова?

– Непременно-с; пишите: «Подлец Термосесов…»

– И вам это даже не обидно?

– Ведь все на свете обидно или не обидно, смотря по тому, от кого идет.

– Да; но говорите скорее, чего вы хотите далее; я написал: «Подлец Термосесов».

– Покорно вас благодарю-с. Продолжайте.

Глава пятнадцатая

Секретарь, стоя за стулом Борноволокова, глядел через его плечо в бумагу и продолжал диктовать: «Подлец Термосесов непостижимым и гениальным образом достал мое собственноручное письмо к вам, в котором я, по неосторожности своей, написал то самое, что вы на этом листке читаете выше, хотя это теперь написано рукой того же негодяя Термосесова».

– Довольно?

– Нет-с, еще надо набавить. Извольте писать. «Как он взял письмо, собственноручно мною отданное на почту, я этого не могу разгадать, но зато это же самое может вам свидетельствовать об отважности и предприимчивости этого мерзавца, поставившего себе задачей не отступать от меня и мучить меня, пока вы его не устроите на хорошее жалованье. Заклинаю вас общим нашим благополучием сделать для него даже то, чего невозможно, ибо иначе он клянется открыть все, что мы делали в глупую пору нашего революционерства».

– Нельзя ли последние слова изменить в редакции?

– Нет-с; я как Пилат: еже писах – писах.

Борноволоков дописал свое унижение и отбросил лист.

– Теперь вот эту бумагу о духовенстве и о вредных движениях в обществе просто подпишите.

Борноволоков взял в руки перо и начал еще раз просматривать эту бумагу, раздумался и спросил:

– Что они вам сделали, эти люди, Туберозов и Туганов?

– Ровно ничего.

– Может быть, они прекрасные люди…

– Очень может быть.

– Ну так за что же вы на них клевещете? Ведь это, конечно, клевета?

– Не все, а есть немножко и клеветы!

– За что же это?

– Что же делать: мне надо способности свои показать. За вас, чистокровных, ведь дядья да тетушки хлопочут, а мы, парвенюшки, сами о себе печемся.