Разделение Франции на пять пашалыков было поэтому лишь прелюдией к назначению Эспинаса министром внутренних дел. Затем последовало назначение главой парижской полиции г-на Буаттеля, который в 1830 г. был унтер-офицером и служил в одном полку с г-ном де Персиньи в Ла-Фере; когда разразилась июльская революция, он пытался заставить своих товарищей кричать: «Vive Napoleon II!» [ «Да здравствует Наполеон II!» Ред.]. Возвеличение Буаттеля сопровождается назначением Пелисье, герцога Малаховского, представителем его императорского величества при сент-джемсском дворе. Это назначение есть не что иное, как комплимент армии и угроза по адресу Англии. Правда, «Moniteur» пытается представить его как комплимент Джону Булю, но Вейо из «Univers», который, как известно, имеет свои petites et grandes entrees [права бывать на официальных приемах и запросто. Ред.] в Тюильри, предсказывал это событие в злобной статье, в которой была такая многозначительная фраза:

«Гордость Англии уязвлена, и уязвлена уже давно. Рана была нанесена ей в Крыму, под Альмой, под Инкерманом, на Малаховом кургане, повсюду, где французы были первыми на поле боя и глубже всех проникали в расположение неприятеля. Сент-Арно, Боске, Канробер, Пелисье, Мак-Магон — вот люди, которые уязвили гордость Англии».

Словом, Наполеон III отправил в Лондон своего Меншикова, от которого, кстати сказать, он даже рад на некоторое время отделаться, поскольку Пелисье занял фрондерскую позицию, как только было отменено его назначение главнокомандующим пяти пашалыков. Когда эта новость стала известна, парижская биржа немедленно реагировала понижением.

У Пелисье немало предлогов мстить Англии. В 1842 г., выступая перед своими избирателями в Тивертоне, Пальмерстон публично заклеймил его, назвав чудовищем, и подал сигнал для всеобщего поношения его в лондонской прессе. После Крымской войны генерал де Лей-си Эванс более чем прозрачно намекнул в палате общин, что Пелисье был главным виновником тех позорных неудач, которые постигли английскую армию под Севастополем. Британская пресса также весьма грубо обошлась с ним, комментируя намеки генерала Эванса. Наконец, сам Пелисье на одном банкете в честь генералов Крымской войны попросту присвоил французскому оружию всю славу этой войны — если можно говорить о славе, — даже не удостоив упоминанием сотрудничество Джона Буля. В отместку за это лондонская пресса снова раскритиковала Пелисье. Кроме того, Пелисье, как известно, и по своему характеру не способен играть роль того персонажа из греческой мифологии, который один умел излечивать им же нанесенные раны. И все же мы не можем согласиться с мнением тех лондонских газет, которые, взвинчивая себя до римских настроений, советуют консулам быть настороже, «ne republica detrimenti capiat» [ «дабы республика не потерпела ущерба». Ред.]. Пелисье — это запугивание, но это не война. Его назначение — это просто-напросто coup de theatre [театральный трюк. Ред.].

Широкая канава, отделяющая perfide Albion [коварный Альбион. Ред.] от la belle France [прекрасной Франции. Ред.], — это французская Lacus Curtius, но Бонапарт не романтический юноша, готовый броситься в пропасть и погибнуть ради того, чтобы закрыть ее зияющую пасть. Никто во всей Европе лучше его не знает, что его непрочная власть зависит от союза с Англией, но для мстителя за Ватерлоо эта истина — роковая, и ему приходится всеми правдами и неправдами скрывать ее от своих вооруженных приспешников, жестоко браня Джона Буля, а самый союз, навязанный Францией и принятый Англией, представлять в форме вассальной зависимости.

Такова опаснейшая игра Бонапарта, которая может приблизить его конец, между тем как ее цель — отодвинуть этот конец. Если Пелисье не удастся его миссия запугивания — а это наверное так и будет, — то последняя карта окажется битой, и театральные представления придется заменить реальными действиями, иначе Бонапарт предстанет перед своей армией как разоблаченный обманщик, который прячет за наполеоновской внешностью жалкую фигуру лондонского констебля 10 апреля 1848 года.