|
Встретив там только что упомянутого мной приятеля, заурядного берлинского трактирного политикана, я спросил его, что он думает о новом кабинете и что вообще думают о нем в «городе». Однако раньше, чем сообщить его ответ, я должен объяснить вам, что представляет собой заурядный берлинский трактирный политикан. Это человек, проникнутый идеей, что Берлин — первый город в мире; что нигде, кроме как в Берлине, нельзя найти «Geist» [ «дух». Ред.] (понятие непереводимое, хотя английское ghost [дух, привидение. Ред.] этимологически представляет собой то же самое слово; французское esprit [ум, остроумие. Ред.] — нечто совсем иное) и что Weisbier [светлое пиво. Ред.] — это омерзительное на вкус каждого пришлого варвара питье — есть тот самый напиток, который в «Илиаде» упоминается под названием нектара, а в «Эдде» — под названием меда. Помимо этих безобидных предрассудков, наше заурядное берлинское светило представляет собой неисправимого педанта, невоздержанного на язык, любителя поболтать, весьма склонного к определенному сорту низкопробного юмора, известного в Германии под названием Berliner Witz [берлинское остроумие. Ред.], которое строится скорее на игре слов, чем на игре мыслей; это любопытная смесь небольшой дозы иронии, небольшой дозы скептицизма и большой дозы пошлости — в общем, не слишком выдающийся и не очень уж забавный образчик человеческой породы, по все же довольно характерный тип. Ну, так вот, мой берлинский приятель с чисто берлинским юмором ответил на мой вопрос, процитировав следующую строфу из шиллеровского «Колокола». Должен заметить en passant [между прочим. Ред.] , что наш заурядный берлинец обычно восхваляет только Гёте, но цитирует только Шиллера:
(О, нежные томления, сладкие надежды, золотая пора первой любви! Взору открыто безоблачное небо, сердце утопает в блаженстве. О, если бы она могла цвести вечно, эта чудесная пора юной любви!) [Шиллер. «Колокол». Ред.] Теперь от любителя поэзии, берлинского трактирного политикана, возвратимся к новому прусскому кабинету и, согласно старой французской поговорке «a tout seigneur tout honneur» [ «каждому сеньору — по его заслугам». Ред.], обратим наше внимание в первую очередь на принца Гогенцоллерн-Зигмарингена, премьер-министра и близкого друга принцессы Прусской. Он — отец королевы португальской, в свое время решительно отказавшийся стать тестем французской Второй империи. Тем не менее он состоит в близком родстве с Бонапартом. Его мать была сестрой Мюрата, одного из импровизированных Наполеоном королей, а его жена является второй дочерью вдовствующей великой герцогини Баденской Стефании, урожденной Богарне. Таким образом, этот принц образует связующее звено родственных отношений между прусской династией, династией Кобургов и династией Бонапартов. Южногерманские либералы возвели на него много поклепов, потому что в 1849 г. он отрекся от престола в своем маленьком государстве Гогенцоллерн-Зигмаринген и, согласно фамильным договорам, продал его правящей в Пруссии ветви Гогенцоллернов. Когда он заключал эту сделку, ни одно германское княжество не стоило и трехгодичного своего дохода, и всего менее можно было ожидать от принца, чтобы он в угоду гогенцоллерн-зигмарингенским демагогам продолжил существование гогенцоллерн-зигмарингенской национальности. Поднятие прусского флага в Южной Германии не нравилось, кроме того, Австрии, так же как и мелким демагогам Бадена и Вюртемберга. После своего отречения принц поступил на службу в прусскую армию в чине генерала, избрав себе для жительства Дюссельдорф, город живописи, скульптуры и казарм, где когда-то раньше одна из боковых ветвей прусской династии содержала маленький двор. Чтобы наказать дюссельдорфцев за их участие в революции 1848 года, кульминационным пунктом которой была массовая демонстрация против короля при его проезде через город, Дюссельдорф был лишен счастья быть местопребыванием двора принца Фридриха и был разжалован в разряд обыкновенных городов, которые должны ухитряться жить без придворной клиентуры. |
