Именно эта просьба кажется Вашему высокородию не вполне ясной и заключающей в себе противоречие, поскольку я сослался при этом на то обстоятельство, что, в силу § 5 закона от 31 декабря 1842 г., признание моего возвращения в прусское подданство входит в компетенцию Вашего высокородия. Королевским указом об амнистии всем политическим эмигрантам, не осужденным военным судом, разрешается «беспрепятственное возвращение в земли Прусского государства». Так как я принадлежу к таким эмигрантам и являюсь по рождению пруссаком, о чем прилагаю в качестве официального документа мое свидетельство о рождении в виде выписки из актов гражданского состояния города Трира (от 7 мая 1818 г.), так как я покинул отечество в 1849 г., а до тех пор проживал в Кёльне в качестве редактора «Neue Rheinische Zeitung» и привлекался к ответственности отнюдь не военным судом, а лишь обычным окружным судом в нескольких процессах по делам печати, которые я навлек на себя как редактор указанной газеты, — то ясно, что упомянутая амнистия распространяется и на меня.

Вышеизложенным я отвечаю Вашему высокородию одновременно на некоторые вопросы, которые Вы задали мне в своем письме.

Однако, по-видимому, может возникнуть другой вопрос. Королевская амнистия не только объявляет свободными от наказания лиц, уже осужденных законом, и гарантирует свободу еще не осужденным лицам, но одновременно разрешает эмигрантам «беспрепятственное возвращение в земли Прусского государства». Означает ли это, помимо освобождения от уголовного наказания, также и возвращение прусского гражданства, утраченного ими вследствие более чем десятилетнего пребывания за границей?

По моему истолкованию, по истолкованию всех юристов, по единодушному заключению общественного мнения и всей прессы — несомненно означает. И два аргумента неопровержимо доказывают это. Во-первых, то, что указ об амнистии гарантирует эмигрантам не только освобождение от наказания, но и определенно — «беспрепятственное возвращение в земли Прусского государства». Во-вторых, то, что в противном случае вся амнистия оказалась бы совершенно призрачной, амнистией, существующей только на бумаге. Ибо так как все эмигранты проживают за границей с 1848 и 1849 гг., то есть двенадцать лет, то все они тем самым утратили бы прусское подданство, и если бы это подданство не восстанавливалось амнистией, то якобы разрешаемое «беспрепятственное возвращение» в действительности никому не было бы разрешено.

Итак, нет никакого сомнения в том, что, несмотря на утрату прав прусского гражданства вследствие десятилетнего отсутствия, эти права должны быть восстановлены королевской амнистией.

Однако, хотя такова моя интерпретация и толкование юристов, в практическом отношении авторитетной и для практических шагов надежной почвой является только интерпретация властей.

Каким же образом королевские власти намерены интерпретировать королевскую амнистию?

Будут ли они истолковывать ее в том смысле, что амнистия есть амнистия, а беспрепятственное возвращение есть беспрепятственное возвращение? Или же они будут истолковывать ее в том смысле, что разрешение беспрепятственного возвращения препятствует возвращению и что, несмотря на указ, эмигранты должны оставаться лишенными отечества? При беспристрастном рассмотрении этих обстоятельств Вы, Ваше высокородие, должны будете признать, что такое скептическое отношение вряд ли может быть названо совсем необоснованным.

За последние двенадцать лет было так много предписаний и с этими предписаниями было затем связано так много неожиданных интерпретаций, что в конце концов никакая интерпретация не может уже более казаться вполне достоверной, никакая не может казаться абсолютно невозможной.

Таким образом, вполне надежным основанием, исходя из которого можно предпринимать практические шаги, является лишь интерпретация самих властей в отношении определенного лица.