В Германии также были многочисленные секции, в силу самих обстоятельств — преходящего характера, но число возникавших далеко превышало число распадавшихся. Полиция только через семь лет, в конце 1846 г., обнаружила в Берлине (Ментель) и в Магдебурге (Бек) следы Союза, но проследить их дальше не смогла.

В Париже Вейтлинг, в 1840 г. еще находившийся там, также вновь собрал рассеянные элементы, прежде чем отправиться в Швейцарию.

Ядром Союза были портные. Немецкие портные были повсюду: в Швейцарии, в Лондоне, в Париже. В этом последнем городе немецкий язык настолько преобладал в портняжном ремесле, что я знал там в 1846 г. приехавшего во Францию морем прямо из Дронхейма норвежского портного, который в продолжение восемнадцати месяцев не научился почти ни одному французскому слову, но прекрасно научился говорить по-немецки. Из парижских общин в 1847 г. две состояли преимущественно из портных, одна — из столяров-мебельщиков.

С тех пор как центр тяжести был перенесен из Парижа в Лондон, на первый план выступил новый момент: Союз из немецкого постепенно стал интернациональным. В Общество рабочих, кроме немцев и швейцарцев, входили также представители всех тех национальностей, которые пользовались для общения с иностранцами преимущественно немецким языком, а именно: скандинавы, голландцы, венгры, чехи, южные славяне, а также русские и эльзасцы. В 1847 г. постоянным посетителем был, в числе прочих, один английский гвардейский гренадер в форме. Общество вскоре стало называть себя Коммунистическим просветительным обществом рабочих и на членских карточках был девиз «Все люди — братья», по меньшей мере на двадцати языках, — правда, кое-где не без ошибок. Так же как и легальное Общество, тайный Союз вскоре принял более интернациональный характер; сначала, правда, только в узком смысле: практически — в силу пестрого национального состава его членов, теоретически — из убеждения, что всякая революция, чтобы стать победоносной, должна быть европейской. Дальше этого еще не шли, но основа была заложена.

С французскими революционерами Союз поддерживал тесную связь через лондонских эмигрантов, товарищей по совместному выступлению 12 мая 1839 года. Подобным же образом Союз был связан и с радикальными поляками. Официальная польская эмиграция, как и Мадзини, была, само собой разумеется, скорее противником, чем союзником. Английские чартисты ввиду специфически английского характера их движения были оставлены в стороне как далекие от революции. С ними лондонские руководители Союза вступили в связь лишь позднее, через меня.

Также и в других отношениях характер Союза изменился вместе с ходом событий. Хотя на Париж все еще смотрели — и в то время с полным основанием — как на родину революции, тем не менее зависимость от парижских заговорщиков уже прекратилась, С ростом Союза росло и его самосознание. Чувствовалось, что движение все больше и больше пускает корни в рабочем классе Германии и что немецкие рабочие призваны историей быть знаменосцами для рабочих севера и востока Европы. В лице Вейтлинга у них был теоретик коммунизма, которого можно было смело поставить рядом с его тогдашними французскими конкурентами. Наконец, опыт 12 мая показал, что от попыток выступления следует пока отказаться. И если продолжали еще истолковывать всякое событие как предзнаменование наступающей бури, если старый полузаговорщический устав в общем сохраняли, то в этом было главным образом повинно упрямство старых революционеров, которое начинало уже приходить в столкновение с пробивавшими себе дорогу более правильными воззрениями.

Наряду с этим, социальная доктрина Союза, при всей своей неопределенности, отличалась одним крупным недостатком, который, однако, коренился в самих общественных отношениях. Члены Союза, если они вообще были рабочими, были почти исключительно настоящими ремесленниками.