Но это открытие, которое произвело переворот в исторической науке и, как мы видим, в основном было делом Маркса и в котором я могу приписать себе лишь очень небольшое участие, имело непосредственное значение для современного ему рабочего движения. Коммунизм у французов и немцев, чартизм у англичан уже не казались более какой-то случайностью, которой с таким же успехом могло и не быть. Эти движения представлялись теперь движениями современного угнетенного класса, пролетариата, более или менее развитыми формами его исторически неизбежной борьбы против господствующего класса, буржуазии, формами классовой борьбы, отличающейся, однако, от всей предшествующей классовой борьбы тем, что современный угнетенный класс, пролетариат, не может добиться своего освобождения, не освободив в то же время все общество от разделения на классы и тем самым от классовой борьбы. Коммунизм теперь означал уже не фантастическое измышление возможно более совершенного общественного идеала, а понимание природы, условий и вытекающих из них общих целей борьбы, которую ведет пролетариат.

Мы отнюдь не намеревались поведать о новых научных результатах исключительно «ученому» миру, изложив их в толстых книгах. Наоборот. Мы оба уже глубоко вошли в политическое движение, имели некоторое число последователей среди интеллигенции, особенно в Западной Германии, и достаточно широкие связи с организованным пролетариатом. На нас лежала обязанность научно обосновать наши взгляды, но не менее важно было для нас убедить в правильности наших убеждений европейский и прежде всего германский пролетариат. Как только мы все уяснили сами себе, мы приступили к работе. В Брюсселе мы основали Немецкое рабочее общество и завладели «Deutsche-Brusseler-Zeitung», которая оставалась нашим органом до февральской революции. С революционной частью английских чартистов мы поддерживали сношения через Джулиана Гарни, редактора центрального органа этого движения, газеты «The Northern Star», в которой я сотрудничал. Мы находились также в своего рода коалиции с брюссельскими демократами (Маркс был вице-председателем Демократической ассоциации) и с французскими социальными демократами из «Reforme», которой я посылал сообщения об английском и немецком движении. Словом, наши связи с радикальными и пролетарскими организациями и органами печати были как нельзя лучше.

С Союзом справедливых мы находились в следующих отношениях. О существовании Союза мы были, понятно, осведомлены; в 1843 г. Шаппер предложил мне вступить в Союз, но тогда я, разумеется, отказался. Мы, однако, продолжали поддерживать не только постоянную переписку с лондонцами, но и еще более тесные сношения с д-ром Эвербеком, тогдашним руководителем парижских общин. Не вмешиваясь во внутренние дела Союза, мы все же узнавали о всех важных событиях. С другой стороны, мы устно, письменно и при посредстве печати воздействовали на теоретические воззрения наиболее выдающихся его членов. Той же цели служили также различные литографированные циркуляры, которые мы в особых случаях, когда речь шла о внутренних делах создававшейся коммунистической партии, рассылали по всему свету своим друзьям и корреспондентам. В этих циркулярах затрагивался иногда и самый Союз. Так, например, один молодой вестфальский студиозус, Герман Криге, отправившись в Америку и выступая там в качестве эмиссара Союза, связался с сумасшедшим Харро Харрингом с целью вызвать при посредстве Союза переворот в Южной Америке; он основал газету [ «Der Volks-Tribun». Ред.], в которой от имени Союза проповедовал основанный на «любви», преисполненный любовью, слащаво-сентиментальный коммунизм. Против него мы выступили в одном циркуляре, который не преминул оказать свое воздействие: Криге исчез с арены Союза.

Позднее в Брюссель приехал Вейтлинг. Но это был уже не наивный, молодой подмастерье-портной, пораженный своим собственным талантом и старающийся уяснить себе, как же должно будет выглядеть коммунистическое общество.