Как очарованный, у мачты я стоял

         И сквозь туман и ночи покрывало

         Светила севера любезного искал.

Повторим уже сказанное нами раз: после таких стихов нашей поэзии надобно было или остановиться на одном месте, или, развиваясь далее, выражаться в пушкинских стихах: так естествен переход от стиха Батюшкова к стиху Пушкина. Но окончание элегии «Тень друга» не соответствует началу: от стиха —

         И вдруг… то был ли сон? предстал товарищ мне, —

начинается громкая декламация, где незаметно ни одного истинного, свежего чувства и ничто не потрясает сердца внезапно охлажденного и постепенно утомляемого читателя, особенно если он читает эту элегию вслух.

Этим же недостатком невыдержанности отличается и знаменитая его элегия «Умирающий Тасс». Начало ее от стиха: «Какое торжество готовит древний Рим?» до стиха: «Тебе сей дар… певец Ерусалима!» превосходно; следующие затем двенадцать стихов тоже прекрасны; но от стиха: «Друзья, о! дайте мне взглянуть на пышный Рим» начинается риторика и декламация, хотя местами и с проблесками глубокого чувства и истинной поэзии. Чудесны эти стихи:

         И ты, о вечный Тибр, поитель всех племен,

         Засеянный[4 - Эпитет «засеянного костьми» неточен в отношении к Тибру: это можно было сказать только о холмах, на которых построен Рим, или о земле Италии вообще.] костьми граждан вселенной:

         Вас, вас приветствует из сих унылых мест[18 - У Батюшкова: «Вас, вас приветствует из сих унылых стен» (т. II, стр. 4).]

         Безвременной кончине обреченный!

         Свершилось! Я стою над бездной роковой

         И не вступлю при плесках в Капитолий;

         И лавры славные над дряхлой головой

         Не усладят певца свирепой доли!

Но что такое, если не пустое разглагольствие, не надутая риторика и не трескучая декламация, – вот эти стихи:

         Увы! с тех пор, добыча злой судьбины.

         Все горести узнал, всю бедность бытия.

         Фортуною изрытые пучины

         Разверзлись подо мной, и гром не умолкал!

         Из веси в весь, из стран (?) в страну гонимый,

         Я тщетно на земле пристанища искал:

         Повсюду перст ее неотразимый!

         Повсюду молнии карающей (?) певца!

Такая же риторическая шумиха и от стиха: «Друзья, но что мою стесняет страшно грудь?» до стиха: «Рукою муз «славы соплетенный». Следующие затем шестнадцать стихов очень недурны, а от стиха: «Смотрите! он сказал рыдающим друзьям» до стиха: «Средь ангелов Елеонора встретит» опять звучная и пустая декламация. Заключение превосходно, подобно началу:

         И с именем любви божественный погас;

         Друзья над ним в безмолвии рыдали.