— Бросьте, Рогов! Вы пришли к Егорычеву и потребовали, чтобы он оставил вашу жену в покое? Детский сад. Чего вы ожидали от него услышать кроме того, что услышали? Трудно это было заранее предположить? Вы угрожали ему?

— Нет.

— Предлагали деньги?

— Нет.

— А почему? Он мог клюнуть.

— Я об этом даже не думал. Как бы я после этого смотрел на жену?

— А как вы сейчас на нее смотрите?

— Я не желаю отвечать на этот вопрос.

— Не отвечайте. Значит, угрожать вы не угрожали, денег не предлагали. Зачем же вы к нему приходили? Вот зачем — пристрелить его. И вы это сделали. Скажу не для протокола. По-человечески ваш поступок понятен. Даже вызывает уважение. Не знаю, как бы мы с Мартыновым поступили на вашем месте. Может быть, хватило бы благоразумия. А может, и нет.

Виновным Рогов себя не признал. При дальнейших допросах в СИЗО „Матросская тишина“, которые проводил Мартынов, стоял на своем. Да, приходил к Егорычеву поговорить как мужчина с мужчиной. Да, уже тогда понимал, что разговор ни к чему не приведет, но чувствовал, что должен что-то сделать. Не мог бездействовать. Бездействие было бессилием — угнетающим, унизительным.

— Скажите, Рогов, как мы поняли, вы не сообщили Ирине Александровне о том, что знаете. Знаете все, — нашел Мартынов обтекаемую формулировку.

— Нет.

— Почему?

— Очень трудный вопрос.

— Если не хотите, можете не отвечать.

— Дело не в том, хочу я или не хочу. Не знаю, что ответить. Сказать ей то, что я знаю… что я знаю все — за этим должно последовать какое-то решение. У меня нет решения. В том, что произошло, есть и моя вина. Есть, есть, не спорьте, — повторил Рогов, хотя Мартынов и не собирался спорить. — Ее появление в моей жизни я воспринял как неожиданный подарок судьбы. И отнесся к ней как к подарку — которым можно любоваться, которому можно радоваться. Как к игрушке. А она не игрушка. Наверное, я был плохим мужем. Зарабатывать деньги, чтобы семья ни в чем не нуждалась — это я умел. И думал, что этого достаточно. Нет, мало. К сожалению, такие простые вещи начинаешь понимать слишком поздно. — Рогов невесело усмехнулся. — Ну вот, я попался на уловку о злом и добром следователе. Авдеев злой следователь, вы добрый. Невольно тянет на откровенность.

— Оставьте, нет добрых и злых следователей, — отмахнулся Мартынов. — У следователя только одна задача — установить правду. У Авдеева нет сомнений в том, что вы убили Егорычева. У меня еще есть. Не могу поверить, что такой организованный, со здоровой психикой человек мог так сорваться. Но в жизни бывает всякое.

— Вы как будто извиняетесь, что разговариваете со мной по-человечески. Не извиняйтесь, я это ценю. Мне совершенно не с кем поговорить. В камере меня уважают, считают крутым мужиком. Но я вдруг понял, что и на воле нет человека, к которому я мог бы прийти и выложить душу. А ведь были друзья, были. Куда они подевались? Остались на своих коммунальных кухнях, не вписались в рынок. Я вписался. И перестал принадлежать себе. Бизнес диктовал круг и содержание общения. Даже на загородные пикники приглашал не приятных мне людей, а тех, кто был так или иначе полезен делу. И вот — один. Что за странная логика жизни! Я иногда думаю, что мне полезно будет посидеть лет пять. Или сколько мне отвесят присяжные за убийство…

— Которого вы не совершали? — уточнил Мартынов.

— Да, которого не совершал. Но я не могу этого доказать. Может быть, лагерь поможет мне вернуть прежнее отношение к жизни, которую я не ценил и так бездарно растратил.

— Поговорим о другом, — сменил тему Мартынов.