Народ поддержал его дружным криком – чтобы призыв долетел до небес. Далята глядел то на посох в руках князя, то на деву близ него. От ее светлых волос исходило сияние. Белейшую сорочку ее, видно, сама Мокошь на небе из облаков кроила, солнечным лучом шила, алой зарей вышивала. Не верилось, что эта солнечная дева может стать его женой. Но если так будет, то со временем он сам возьмет этот посох – знак преемственности власти и связи поколений. Невольно Далята спрашивал себя: а я смогу? И отвечал: смогу. Я – внук Дулеба, Даждьбожий правнук. Во мне та же кровь, что текла в жилах дедов – тех волотов, что противостояли сарматам и обрам, расселялись по рекам и речкам, выжигали лес, пахали пашни, трудились и плодились. Он из того же теста, что Хотимир и прочие пращуры, придет черед – и станет крепким звеном в длинной цепи поколений. Здесь, на священной горе чужого племени, он ощущал это даже яснее, чем дома. В дни домашних празднеств он был еще слишком юн и не знал, для чего ему сила. Теперь – знал. И чувствовал ее в себе – даже грудь распирало. А борода с годами сама вырастет…

Старики встали в круг у «Даждьбожьих ворот». Срединное бревно обмотали веревкой, за концы взялись молодые сильные мужчины.

Обаюн, державший пук лучины, с поклоном подал одну солнечной деве.

– Благословите, боги, огонь зажигать, Купалии освящать! – провозгласил Благожит. – Даждьбоже пресветлый, Огонь Сварожич, пожалуй к нам!

Пение смолкло, бубны стали слышнее. Мужики, по трое, взялись за два конца веревки и принялись по очереди дергать, вращая бревно. Народ кричал, будто здесь было состязание; рев толпы почти заглушал бубны. Стоячее бревно, вставленное острым концом в углубление лежачего, вращалось все быстрее. Потянуло гарью, появился дым. Эти признаки успеха взбодрили и работников, и зрителей; крик еще усилился.

Вот в углублении мелькнул первый огонек. Крик перешел в восторженный вопль и визг. Дева наклонилась, подсунула в углубление тонкие полоски бересты, огонек заблестел ярче, стал расти. Мужчины перестали дергать веревку, остановились, тяжело дыша и радостно улыбаясь. Обаюн придержал стоячее бревно, а дева опустила лучинку, будто уду, и поймала на ее острый кончик веселый маленький огонек. Ей подали берестяной витень, она зажгла его от лучины и подняла на вытянутой руке как могла выше. Худощавое лицо ее сияло торжеством, будто зажгла она самую первую зарю после сотворения мира.

Ликующий крик толпы летел к небесам. Светлые боги вновь сошли к людям, пламя их живительной силы горело в руках нарядной девы Зареницы.

Среди общего крика Далята жадно разглядывал ее, сам не понимая, что видит. Узкое лицо с острым подбородком, светлые брови, – на вид красавица была суховата. И в то же время блеск пышного наряда и священный огонь в руках делали ее прекрасной, как истинная богиня-Заря. Она была лишь сосудом, в который боги влили свою силу, лучиной – опорой небесного огня. И кто когда думал, будто горящая лучина недостаточно красива?

Перед девой положили наземь широкую крепкую доску; дева отважно ступила на нее, мужчины стали поднимать доску – выше, до груди, до головы… Дева стояла, вытаращив глаза от испуга, но в поднятой руке держала пытающий витень. Теперь и вся толпа в святилище, и сами боги видели – священный огонь горит над вершиной Хотимировой горы. Жив род Хотимиров, чтит дедов и славит богов!

Деву спустили обратно наземь, народ устремился к ней с витенями в руках. Она зажигала их один за другим, священный огонь растекался по площадке. Вот уже сотни огней горели со всех сторон. Зарю-Зареницу опять посадили на коня, Карислава взяла повод и во главе бурлящей толпы, над которой пылали сотни огней, повела всех к берегу Горины. Сидя в седле, дева несла пылающий витень и тем освящала землю везде, где ступали копыта ее белого коня.