Его подняли на руки и понесли.

VIII

Пароход мог простоять в Сингапуре только сутки, и исчезновение Урвича было замечено не сразу.

В первый день никто не обратил внимания на его отсутствие, потому что и все остальные провели время в городе.

Дьедонне забрал свои вещи и съехал на берег; история его выигрыша была уже известна и с ним простились очень холодно, почти враждебно, но он этим очень мало стеснялся, по видимому, и был очень доволен и весел.

– Ещё бы не быть весёлым, когда ни за что ни про что получил девять тысяч, обыграв молодого человека! – пустил ему в след кто то из пассажиров, когда он выходил.

– Тише, ведь он понимает по русски! – остановил его другой.

– А мне что за дело? Пусть понимает, так ему и надо!

На следующее утро выяснилось, что Урвич, как ушёл вчера, так и не возвращался, и никто его не видал с тех пор.

Капитан, ездивший в город по делам, вернулся за час до отхода, и когда узнал, что Урвича нет, очень забеспокоился.

– Впрочем, – вспомнил он, – Урвич мне говорил, что хочет остаться в Сингапуре! Если он взял с собой свои вещи, то тогда всё обстоит благополучно.

Но вещей Урвич не брал с собой, ничего даже не было уложено у него в каюте, и это служило явным доказательством, что отсутствие его было непроизвольное и независимо от него самого.

– А то, может быть, просто закутил с горя! – высказал предположение один из пароходных офицеров. – Вот подождём назначенного часа для отхода, тогда и ясно станет, пропал он или нет!

– Ну, пропасть он не может! – возражали ему. – Ведь здесь не дикий лес, а благоустроенный город.

– Вполне благоустроенный! – с одобрением подтвердил штабс капитан.

Он, между прочим, желая постричься, нашёл в Сингапуре такую роскошно обставленную парикмахерскую с куафёром французом, что и в Европе не часто встретишь.

– Пропасть он, я думаю, тоже не может, – подтвердил и пароходный офицер. – Но как бы он сам над собою чего не совершил; после такого проигрыша не мудрено потерять голову.

И все стали удивляться и говорить, что никто не ожидал, что в домино можно проиграть девять тысяч, и все в один голос старались уверить, как не понравился им Дьедонне с первого раза.

Капитан решил, что если Урвич не вернётся к отходу, то они останутся ещё на день, дадут знать консулу и примут меры, чтобы отыскать бедного молодого человека, или, во всяком случае, хоть узнать что нибудь о нём.

Пока шли эти толки и пересуды, на пароход из города явился рикша с письмом на имя капитана. Адрес был написан по русски.

Капитан распечатал конверт, пробежал письмо: оно было от Урвича.

Он писал, что, как говорил о том капитану, не желает ехать дальше, остаётся в Сингапуре и просит с посланным прислать ему его вещи.

– Господа, – спросил капитан, – знает ли кто нибудь почерк Урвича?

Но почерка никто не знал.

– Как же быть? – спросил капитан. – Почём мы знаем, от него это письмо или нет?

– Но, во всяком случае, это известие о нём! – заметил старший офицер. – Да и русский язык письма говорит в некоторой степени за его подлинность; едва ли кто нибудь в Сингапуре напишет такое письмо по русски!

– А француз Дьедонне! – сейчас же в один голос воскликнуло несколько человек.

– Ну, он слишком плохо владеет русской речью.

– Почём знать! Может быть, он нарочно ломал язык.

– Как же быть, господа?

Никто не мог дать подходящего ответа, большинство советовало отправиться к консулу, что было вполне целесообразно, если с Урвичем действительно случилось что нибудь, и очень неловко, если письмо было от него.