– Серафита, пожалуйста… Скажи что-нибудь…

Он сделал шаг в её сторону и был потрясён, заметив, что она вздрогнула. Только тогда он оторвал взгляд от её лица и посмотрел через её плечо на дверь конюшни.

Там на фоне вечернего неба вырисовывались два силуэта. Когда они вошли в конюшню, Мика сразу узнал их и чуть не лишился чувств.

Тот, что пониже ростом, был одет в богатый бархатный плащ с большим меховым воротником и шёлковый головной убор. Это был отец Серафиты. При виде Мики его маленькие крысиные глазки заблестели от гнева, а крылья острого носа задрожали от отвращения. С другой стороны к Серафите приблизился красивый молодой человек, которого она целовала; он взял её под руку и начал поглаживать, успокаивая. На нём был дорогой чёрный пиджак, добротные сапоги с серебряными бляхами на носах, а на лице – брезгливая гримаса, будто он учуял какой-то мерзкий запах.

– Серафита, любовь моя, – произнёс он мягким, бархатистым голосом. – Неужели ты всем своим слугам позволяешь обращаться к тебе в подобной манере?

Серафита посмотрела на него, потом снова на Мику, и пока она переводила взгляд с одного на другого, лицо её становилось суровее: глаза под дугами бровей сужались, ноздри раздувались, и в конце концов она стала похожа на обоих мужчин, стоявших подле неё.

– О, это Мика, – сказала она с ухмылкой; её колючие чёрные глаза буравили оторопевшего юношу. – Никакой он не слуга, просто глупый мальчишка с фермы…

На этот раз вздрогнул Мика.

– Прошлым летом он вбил в свою бедную нечёсаную голову, что влюблён в меня. Таскался за мной повсюду, как привязанный. Тогда мне это казалось забавным, но теперь он стал досаждать мне. Мне следовало прекратить эту глупость, но он был такой жалкий, Каспар…

– Ты слишком мила и добра, любовь моя, – улыбнулся молодой человек, осторожно увлекая Серафиту к двери. – Пойдём. А свою прекрасную лошадь ты покажешь мне в другой раз.

Серафита кивнула. Каспар обнял её и вывел из конюшни. Уже за дверью она обернулась украдкой, и на одно краткое мгновение Мика поймал на себе её взгляд, полный нежности, сожаления и душевной боли. Затем она повернулась к Каспару и скрылась из виду; раздался её звонкий, переливчатый смех.

Отец Серафиты провожал их взглядом, его маленькие глазки сияли на лице, расплывшемся от умиления; но как только он обернулся к Мике, лицо его снова стало каменным.

– И всё-таки моя Серафита – слишком мягкосердечный ребёнок, – сказал он тихо и задумчиво, как будто разговаривал сам с собой. – И совершенно забывает пользоваться кнутом, как и в случае с этим Пешнегом…

Он поднял руку и щёлкнул пальцами.

– Такая сентиментальность в ней уж точно не от меня. Смотритель! – рявкнул он. – Проследи, чтобы этого мальчишку как следует высекли у позорного столба. Я не позволю запятнать честь своей дочери!

В дверях нарисовалась крупная фигура с тяжёлым хлыстом в руке.

– Не беспокойтесь, мой господин, я прослежу, – раздался до ужаса знакомый голос, и в конюшню вошёл Калеб, старший брат Мики.

– Уж я надеюсь, – проскрежетал отец Серафиты, развернулся и вышел из конюшни.

– Что ж, братец, – прохрипел Калеб, хватая Мику за воротник и выволакивая его во двор. – И не говори, что я тебя не предупреждал. Брат ты мне или не брат, ты мне дорогу не перейдёшь…

Он подтолкнул Мику к столбу и привязал его руки к перекладине.

– Пришло время показать, каким хорошим смотрителем может быть твой брат…

Но Мика уже не слушал. Он смотрел в дальний конец двора, где возилась маленькая девочка лет шести, с растрёпанными волосами цвета соломы и в стареньком платьице из голубого хлопка.