Через неделю мы опять двинулись в путь.

Джудит вела себя спокойно. Помогала в лагере, готовила еду, а на перегонах показала, что не только хорошо ездит в команде, но и понимает скот.

Сколько я ни старался не обращать на нее внимания, у меня ничего не получалось. Волей-неволей мои глаза везде находили ее. Мне нравилось, как она хлопотала по хозяйству — то помешивала в котлах с готовящейся едой, то подбрасывала дрова в огонь, — и казалась мне такой красивой, что я сомневался, не лишился ли я разума, когда впервые увидел ее в Тейзвелле.

Тем не менее старался как можно реже смотреть в ее сторону. Рано уезжал из лагеря и не садился рядом с ней, даже когда это разрешали правила приличия. Но как-то так получалось, что мы всегда оказывались бок о бок. Говорили с ней мало. Начнем с того, что я вообще не знаю, как надо разговаривать с женщинами. Вот Галлоуэй дома всегда собирал вокруг себя половину всех девушек, и многие просто сходили по нему с ума. Я же, оказываясь рядом с красоткой, сразу забывал слова. Сколько ни старался, не мог составить даже одного предложения.

Нас окружала великая земля. Она была такой просторной, что каждый взгляд терялся у горизонта. Даже ветер приобретал особый вкус, пролетая многие и многие мили над прерией и становясь таким прохладным и густым, что каждый вдох напоминал глоток студеной воды. Далеко впереди неслись перекати-поле — сотни, а может, и тысячи шаров катались по ветру, словно цепи наступающей армии.

Вначале скот их пугался, но потом привык, как и мы. Я не знал, откуда они появлялись, но три дня ветер дул с севера, и три дня они бежали и бежали за горизонт.

По берегам ручьев деревья росли густо и трава поднималась сочнее. Иногда нам попадались небольшие группы бизонов, по три-четыре особи, а однажды с вершины невысокого холма нас засек огромный старый бык-бизон. Он следовал за нами два дня — наверное, соскучился по компании.

Дважды мы встречали сожженные фургоны — индейцы окружили и убили поселенцев. Никто никогда не узнает их имен. Родственники и друзья будут иногда вспоминать их, но потом все равно забудут. Как и нас с Галлоуэем. У нас не оставалось близких на родине, кого бы интересовала наша судьба. Если мы тут погибнем, никто не спросит, где и почему. Такие грустные мысли вызывали у меня острое чувство одиночества и заставляли задумываться о будущем.

Однажды, выехав далеко вперед, я услышал за собой стук копыт и, когда оглянулся, увидел Джудит. Она сидела в седле боком, как и подобает женщине, и выглядела прекрасно.

— Лучше ехать вместе со всеми, — сказал я. — Если налетят индейцы, тебя могут захватить.

— Я не боюсь. Ведь ты со мной и не дашь меня в обиду.

Ее замечание привело меня в замешательство. Еще никто мне такого не говорил. А в мужчине от рождения заложено, что он должен защищать женщину. Это глубокое чувство подобно материнству. Жаль, что о нем часто забывают. Мужчина, которому некого защищать, одинок, как потерявшаяся собака, и столь же бесполезен. Он только тогда себя по-настоящему уважает, когда уверен, что нужен кому-то, что кто-то может на него опереться.

У меня пока такого человека не было. Я любил Галлоуэя, но он всегда заботился о себе сам, да еще мог опекать целую армию в придачу. Мой брат принадлежал к тем, кто нацелен на действие и привык к насилию, хотя в глубине души человек он мягкий, даже нежный, но, если его разозлить, в нем просыпалась ярость. Ну, уж во всяком случае, в моей поддержке он не нуждался. С таким же успехом я мог бы заботиться о гризли.

— Конечно, я не дам тебя в обиду, — пообещал я. — Если начнется драка или кто-нибудь нападет на нас, например, Фетчены. Или ты опять сбежишь?

— И не подумаю!

Она задрала свой очаровательный конопатый нос, но осталась рядом и некоторое время ехала молча.