И это едва ли не самая поразительная его черта. Форд-писатель рос вместе с веком. Его интерес к новым веяниям лишь высвечивал грани таланта и мастерства. Так и новые поколения читателей открывали и продолжают открывать вечную актуальность — историческую и персональную — его прозы. И это не предел. Подтверждением тому — русское издание его книги, которое читатель держит в руках.

Наталья Рейнгольд

Вместо посвящения

Письмо Стелле Форд

Моя дорогая Стелла!

Я всегда считал «Солдата» моей лучшей книгой — из довоенных она, точно, лучшая. После нее я лет десять ничего не писал, так что, полагаю, есть все основания думать, что все, написанное после «Солдата», есть дело рук другого человека — человека, заново родившегося, благодаря тебе.  Что греха таить — без внушаемого тобой желания жить и мягкого, но настойчивого подталкивания я не пережил бы войну и, уж конечно, никогда бы снова не взялся за перо. По странному недоразумению, «Солдат всегда солдат» вышел, в отличие от остальных моих книг, без посвящения. Видно, судьбе было угодно выждать десять лет, чтобы я мог посвятить этот роман тебе.

Я обязан тебе всем тем, что я есть сегодня. А то, каким я был, когда писал «Солдата», явилось результатом драматического стечения обстоятельств жизни, бесцельной и бестолковой. По существу, первый раз я заставил себя, как говорят старые лошадники, сгруппироваться лишь 17 декабря 1913 года, когда начал писать «Солдата». До того времени я не хотел особо напрягаться. Я всегда твердо знал, что, независимо от опыта других писателей, до сорока нечего и думать о создании чего-то такого, за что потом тебе не было бы стыдно. Соперничать же с теми, чьи шансы на успех и плоды славы были несравнимы с моими, я категорически не хотел. Поэтому ни в один роман я никогда по большому счету не стремился вложить все, что знаю о писательском искусстве. Те книги — много книг, которые я к тому времени написал между делом, — представляли собой либо pastiches вещицы вычурные и занятные, либо tour de forcer. Но чего у меня было не отнять, так это бешеного интереса к литературе, к самому процессу творчества, заставившему меня еще молодым, самостоятельно, иногда вместе с Конрадом, постигать основы писательского ремесла: как работать со словом, как выстраивать роман.

И вот настал день, когда мне стукнуло сорок, и я решил показать все, на что способен как романист: я засел за книгу. Так сложился «Солдат всегда солдат». Тогда у меня не было ни малейших сомнений в том, что он будет моей последней книгой. Я всегда полагал — и, возможно, в глубине души до сих пор так думаю, — что писатель состоялся, если у него есть одна главная книга. К тому же, все стремительно менялось — я заканчивал «Солдата» в те дни, когда новое, гораздо более яркое поколение писателей, казалось, вот-вот завоюет Лондон, а с ним и весь мир. Вокруг кипела буча, поднятая шумной и буйной ватагой литературной молодежи тех лет — кубистов, вортицистов, имажистов. Рядом с ними я казался самому себе то ли угрем, незаметно проскользнувшим на глубоководье, чтобы выметать потомство и отдать концы, то ли большой гагарой, которая благополучно добралась до цели, отложила свое заветное яйцо и теперь может спокойно умереть. С собратьями по цеху я уже распрощался на страницах журнала «Траш», — едва пискнув, этот новоиспеченный литературный птенец почил в бозе. И я тихо отошел в сторону, чтоб не мешать нашим общим друзьям — Эзре, Элиоту, Уиндему Льюису, Х. Д. — всей этой шумной молодой компании, ломившейся в дверь.

Впрочем, гордым завоевателям, перед которыми, казалось, вот-вот падет и Лондон, и весь остальной мир, не пришлось изведать сладость победы. Голоса кубистов, вортицистов, имажистов и иже с ними потонули в грохоте артиллерийских залпов Первой мировой войны.