Другой случай произошел опять-таки на плацу в Челси, где проходил смотр гвардейского эскадрона. Я был в судороге от нервного напряжения, маршируя перед несколькими седовласыми господами в фуражках с красными околышами, и, естественно, как бывает с личным составом эскадрона Кодстрим его Королевского Величества, довел своих людей до состояния безнадежного умопомрачения. Так вот, стою я, не шелохнувшись, навытяжку, а один из этих пожилых красноперых заходит сзади и ядовито шепчет мне в ухо: «Вот так-то — „Солдат всегда солдат“, каково?» Видит бог, отомстил мне господин Лейн. Во всяком случае, я убедился, что ирония — оружие обоюдоострое.

Дорогая моя Стелла, ты еще много, много раз услышишь от меня все эти истории. А пока нас разделяет океан, я поверяю их этому письму. Ты прочтешь его прежде, чем мы увидимся. Надеюсь, тебе будет приятно читать мои бредни — а в какую-то минуту может даже показаться, что ты слышишь знакомый и преданный голос. Вверяюсь тебе со всей искренностью и надеюсь, что ты без промедления примешь и лично тебе посвящаемую книгу, и все издание в целом.

Твой Ф. М. Ф.

Нью-Йорк

9 января 1927 г.

Часть первая

1

Много я слышал разных историй, но эта — самая печальная из всех. Мы встречались с Эшбернами девять сезонов подряд в курортном местечке Наухайм и за это время успели очень близко узнать друг друга впрочем, знакомство наше носило характер столь же легкий, привычный, ни к чему не обязывающий, как носишь, не замечая, удобные перчатки. Нам с женой казалось, мы знаем о капитане Эшбернаме и его супруге все, но в каком-то смысле мы совсем ничего о них не знали. Думаю, так бывает только с англичанами. Я совсем их не знал — сейчас, когда я сижу за письменным столом, пытаясь разобраться в этой запутанной трагической истории, я отчетливо это понимаю. Впервые я попал в Англию полгода назад — до этого времени я здесь не бывал и, конечно, не догадывался о глубинах британской души. Я видел только «цветочки», легкую рябь на воде.

Я вовсе не хочу сказать, что среди наших знакомых было мало англичан. Наоборот — мы, состоятельные американцы, были вынуждены жить в Европе, жить в свое удовольствие, хотели мы того или нет, и уже поэтому мы поневоле оказывались в обществе очень приятных англичан. Да и американцами-то мы чувствовали себя лишь наполовину. Видите ли, нам было хорошо в Париже. Зиму мы обычно проводили на юге, между Ниццей и Бордиерой, а с июля по сентябрь уезжали в Наухайм. Вы, конечно, уже поняли, что один из нас, как говорится, страдал сердцем, и, если я вам сейчас скажу, что моя жена умерла, вы поймете, что сердечницей была она.

У капитана Эшбернама сердце тоже пошаливало. Только ему, в отличие от Флоренс, которой каждые два месяца требовалось курортное лечение, иначе она не протянула бы и года, достаточно было раз в году съездить на месяц в Наухайм, чтобы привести себя в форму. Сердцем он начал мучиться то ли от игры в поло, то ли от спортивного перенапряжения в молодые годы. У Флоренс же перебои в сердце начались во время шторма в Атлантике, когда мы с ней первый раз плыли в Европу, и судовой врач сразу же поставил диагноз, который и стал причиной нашего с ней заточения: сердце у бедняжки, сказал он, не выдержит теперь даже короткого плавания через Ла-Манш.

Когда мы все вместе сошлись, капитану Эшбернаму было тридцать три — он только что приехал домой в отпуск по болезни из Индии, и больше туда не возвратился. Миссис Эшбернам — ее звали Леонора — был тридцать один год. Мне исполнилось тридцать шесть, а бедной Флоренс — тридцать. Да, сейчас Флоренс было бы уже тридцать девять, а капитану Эшбернаму сорок два. Мне самому сорок пять, а Леоноре — сорок. Как видите, дружба наша пришлась на межсезонье, — молодость прошла, нам всем было за тридцать.