Он положил бумажную стопку на крышку рояля и поднялся с банкетки. Подошёл к зеркалу, рукой поправил русые волосы, гладко уложенные над высоким лбом, поправил фрак. Взял с трюмо палочку.

— Скажи… я знаю персонажей? Или тех, кто является прообразами?

Она отвернулась. Откинула крышку чёрного футляра, покоившегося на столешнице трюмо. В отсветах лампы звонко блеснула серебром флейта.

Скрипнула дверь, разомкнулись створки.

— Ну, как вы тут? — высокий, ясный голосок пробился сквозь отзвуки засценья. — Последние напутствия нужны?

— От тебя всегда нужны, бабушка, — с широкой улыбкой Полина поднялась с пуфика, и, шелестнув длинной юбкой, подставила женщине макушку для поцелуя.

Годы Марии Григорьевны явно коснулись — рыжие волосы до кончиков присыпало сединой, лоб испещрило морщинами. Но глаза сияли по-девичьи. Осанку Марьгригорьевна держала, словно отошедшая от сцены балерина, и не ходила — летала.

— Андрей, только не гони от волнения, как в прошлый раз. Ещё раз не дашь Поле дышать, выговором не отделаешься, — пригрозила женщина.

— Не волнуйтесь, — заверил её Андрей, — уж в собственный день рождения я сделаю всё, чтобы моя солистка сыграла наилучшим образом.

— Посмотрим-посмотрим. И помните — холодная голова. Помните. Работа. Музыка идёт от самого сердца. Только те эмоции, которые подсказывает она, — она отступила на шаг, оглядела Полину, стоявшую с флейтой в опущенной руке. — Муж и жена — это здесь, а на сцене — дирижёр и солистка. Чтобы больше не было всяких там… высказывающих «влюблённые не должны играть вместе».

— Не будет, бабушка.

— Смотри. Ловлю на слове, — она нащупала взглядом часы, висевшие на стене. — Пора.

— Да, — Андрей переглянулся с женой. Полина кивнула.

Они вышли в коридор, и Андрей запер дверь. Внизу, за окном, расстилался консерваторский двор во всей своей зимней красе — словно сахарной глазурью облитые деревья, лавочки, Пётр Ильич, взирающий на Большую Никитскую с позеленевшего постамента, веранда маленькой кофейни, сиявшей оранжевостью окошек на первом этаже противоположного крыла. Невесомыми хлопьями падал снег — неспешно, уверенно, каждой снежинкой осознавая свою светлую, дружную силу. Белым и просветлённым казался мир, и на душе становилось радостно и ясно — так ясно, как давно не бывало.

— Будет страшно — знаешь, куда смотреть, — не то серьёзно, не то шутливо напомнила внучке Марьгригорьевна.

— Да. Ты всегда в ложе, — улыбнулась та.

— Всё будет хорошо. Ни пуха.

— К чёрту!

Они разошлись на лестничной площадке — пожилая женщина налево, за дверь, ведущую в коридор предзалья, молодые — наверх, по двум лестничным пролётам. Толкнуть массивные деревянные двери и оказаться в нежно-розовой краской выкрашенном коридоре засценья.

Оркестранты, в полной боевой готовности стоявшие, грянули недружный хор приветствия — которого за день. На миг оторвавшись от разучивания своей программки, раскланялся невысокий пузатенький конферансье. Уточнил что-то у Полины, подправил свой текст карандашом, поблагодарил — и беззвучно зашевелил губами дальше.

Полина заглянула в чуть приоткрытые двери на сцену, вызвав у Андрея полуулыбку. Сколько её помнил, всегда так делала. Как двадцатилетней девчонкой, в их первый совместный концерт, так и сейчас, семь лет спустя.