Евгения Сафонова. Солнце в зрачках
I
Посвящается трём людям: маме, как моему путеводному маяку, Солнечному, как ассоциативному музу, и Сиреневому Коту, без поддержки которого это не было бы написано. «Зорко лишь одно сердце. Самого главного глазами не увидишь». Анджей захлопнул крышку ноутбука и, потирая ноющие виски, откинулся на спинку стула. По ту сторону застеклённой двери монотонно брюзжала на сотрудников фирмы уборщица — бегают туда-сюда всякие, пачкают свежевымытые полы. Всё-таки стоило уехать куда-нибудь хотя бы на пару недель — от уборщиц, суетни, головной боли, стопок документов и бухгалтерских книг… На крыльце курила пара девиц в офисных костюмах. Заметив Анджея, они поправили волосы и неспетым дуэтом попрощались. Он кивнул, поудобнее перехватил чёрный кожаный дипломат и направился к метро, провожаемый девичьим хихиканьем. Щёлкающий створками-челюстями турникет, жёлто-плафонный эскалатор, молекулярные светильники Менделеевской, вагон с истрёпанными коричневыми сидушками. Вагон, станция, эскалатор, турникет. Улица. Привычный алгоритм. Анджей возвращался домой через парк. Этой ночью наступивший август пролился на город холодными дождями, окрасив небо в серый. Сейчас серость сгустилась сумерками, а небо хныкало мелкой моросью. Пусты были парковые аллеи. В отдалении шумело машинами шоссе. И тем яснее прозвучали вдруг звуки флейты. Флейта, откуда ты здесь?.. Парковая дорожка делала крутой поворот. Анджей завернул. Флейтистке было лет семнадцать-восемнадцать. Она сидела, поджав одну ногу под себя — точно не на парковой скамейке устроилась, а дома на диване. Светлые джинсы, белое пальтишко и рыжие волосы оттенка липового мёда. Яркое пятно среди бесцветности неба, темноты асфальта и унылой древесной зелени, неумолимо приближающейся к увяданию. Анджей остановился чуть поодаль. Тонкие руки порхали по клапанам флейты, точно бабочки. Тихие, грустные звуки почти видимо сплетались в прозрачное кружево, рассыпались радужными осколками, пели в душе чем-то тёплым, близким, таким родным… Мелодия взмыла в последние октавы, замерла на высокой ноте и истаяла в прохладе дождевой мороси. Рыжая опустила флейту, глядя куда-то перед собой. Анджей моргнул, возвращаясь в реальность. — Прекрасно играете, — сказал он, чтобы как-то оправдать своё присутствие. — Вам просто не с чем сравнивать. Голос у неё был высокий, певучий, чуть сглаживающий букву «р». На Анджея рыжая по-прежнему не смотрела — ему даже обидно стало. — Есть. Я музыкальную школу закончил. Рыжая вдруг улыбнулась по-детски радостно, с ямочками на щеках — так светло, будто он сказал ей что-то необыкновенно хорошее. — И на самом деле хорошо получается? — На самом деле. На слух пианиста, правда. Взглянет она на него когда-нибудь или нет? Рыжая, точно услышав его мысли, наконец повернула голову: — Музыкант, если хороший, халтуру на любом инструменте различит. Но смотрела не в глаза, а куда-то мимо. Неподвижными глазами цвета морской волны, с застывшими точками зрачков. И только тут Анджей увидел прислонённую к скамейке длинную белую трость. — Заметили, да? — неожиданно сказала рыжая. — Да, — после некоторой заминки ответил Анджей. — Удивлены? — А… почему я должен удивляться? — А они все удивляются. Я уже привыкла. Она протянула руку, уверенно нащупала чёрный футляр, лежавший рядом на лавке. Откинула крышку, достала бархатный чехол. — И знаете, что их больше всего удивляет? Что у меня футляр закрыт, — изящные длинные пальцы с ловкостью привычки зачехляли инструмент. |
