— En voilá une femme á perdre la téte! — говорил он своему любимому чиновнику особых поручений, с которым усвоил себе игриво-интимный тон.

И ради прелестных глаз этой маленькой Строгановой он сделал неловкий поступок по отношению к правительству, разрешив ей устроить концерт в пользу безработных.

«Там, конечно, это примут к сведению, — размышлял он, взволнованно измеряя вдоль и поперек си ой кабинет шагами. — А может быть, и сойдет?»

И почему бы не сойти? Ба! Ведь, деньги достанутся не смутьянам, а их женам и детям? А денег соберется не малая сумма, так как весь город не преминет явиться на этот концерт. О маленькой Строгановой говорят всюду и много. Ее судьба украшена каким-то таинственным ореолом. Какая-то романическая история в прошлом, и чтобы то ни было приятно послушать хорошенький голосок с эстрады, распевающий, как где-то в Италии, у Пармы или в Неаполе, поэтичные, как весенний сон, рыбачьи песенки… К тому же когда певица обладает подобным личиком…

Начальник губернии, приятно улыбаясь и потирая руки, быстрее заходил по комнате.

— Ба, наконец-то! — весь под впечатлением игривых мыслей воскликнул он, протягивая руки входившему в элегантнейшем домашнем костюме стройному с бледным лицом человеку.

Черные усталые глаза поднялись на генерала.

— Ну, как ты провел ночь в нашей губернской трущобе? — обмениваясь сильным рукопожатием, осведомился губернатор.

— Ужасно! Только в России может быть что-либо подобное… Я, признаться, отвык в эти три года моих скитаний от этой татарщины. Какие-то свистки всю ночь, крики и еще что-то в этом роде, — небрежным тоном отвечал вновь пришедший.

— Но тебе не было причин беспокоиться! Это наши безработные собирались на митинг в городском сквере. Я приказал принять меры…

— Какие, осмелюсь спросить тебя? — с чуть заметной иронией спросил собеседник губернатора.

— Ну… словом, я приказал не допускать ораторов, я велел оцепить сквер полицией… Полицмейстер был у меня около двух часов с докладом.

— И что же, помогло? — спросил губернаторский кузен и его глаза заискрились уже явной усмешкой.

— Но, Боже мой! Они не демонстрировали по крайней мере! — окончательно растерялся губернатор.

— А ты исповедуешь, оказывается, ту же религию, что и прежде? — все еще насмешливо улыбаясь, произнес приезжий. — Когда три года тому назад мы встречались с тобою, ты мечтал о посте шефа губернии, ты высказывал в теории взгляды, исполненные гуманизма. Ты бредил Марксом и Лассалем и соглашался идти на всякий компромисс ради удобства этих господ, которым мировая история дала громкую незаслуженную кличку «народного пролетариата». Но старушка история была не права… Пролетарий — это человек, сознательно продающий свой труд, а не стадо баранов, готовое бежать по первому призыву вожака на экспроприацию, безделье и эксплуатацию каждого мало-мальски в лучшие рамки поставленного человека. Теория Маркса в основе: труд-капитал-труд. Но я не вижу здесь труда в этом бессознательном стремлении посредством труда достичь силы… Они бранят буржуев, грозят интеллигенции и требуют чисто политических изменений. При чем же тут социальное положение рабочего?.. И этим людям ты потакаешь? Этим людям ты, со свойственной тебе гуманностью, всовываешь в руки Маркса и Лассаля, когда им нужны казацкая нагайка и хороший заряд пулеметов?.. Я приехал только вчера и уже слышу жалобы на застой промышленной жизни вследствие забастовок… Стоят фабрики, стоят трамваи, стоит почта… Не сегодня-завтра станет железная дорога. Народ, как мне сообщил твой лакей, собирается за городом, и горожане не сегодня-завтра ждут резни… А ты довольствуешься цепью городовых и чуть ли не домашним арестом двух-трех явных агитаторов…

— Но… кто же знал, что это так серьезно?.