— Но… кто же знал, что это так серьезно?.. — весь бледнея, произнес начальник края.

— Это очень серьезно! — подхватил бледный человек со сверкающими теперь глазами. — Это очень серьезно и будь покоен, «там» по-своему оценили твою гуманность. Твои враги не дремлют… Не сегодня-завтра, без сомнения, настанет торжество реакции! Слабые меры здесь не при чем… Кто такой наш пролетарий? Продукт захудалой российской деревушки. Он с месячного возраста ест хлеб с мякиной, значит, может его есть и в тридцать… Его бьют с младенчества: бьет отец, бьет брат, бьет сестра и староста лупит в волости за каждую провинность в зрелых летах. А если и не бьет мать по излишней гуманности самочного инстинкта, то он сам побьет ее, когда вырастет и превратится в сильного болвана. Будь покоен! И к этим людям, привыкшим к кулаку и розге, ты приноравливаешь общечеловеческие меры?.. Нельзя, мой милый…

— Однако, в моей губернии было тихо и хорошо до этой поры.

— Но тем грознее, тем бурливее будет здесь «то», на что ты, как ребенок на буку, зажмуриваешь глаза. И «там», будь покоен, уже давно ждут этого.

— Ты что-нибудь слышал? — произнес губернатор, заметно меняясь в лице.

— Не надо что-нибудь слышать, чтобы понять эту несложную комбинацию, — спокойно ответил усталый голос. — Тебя сделали смешным эти меры гуманности, которые теперь, если хочешь, даже не модны…

— Ты слышал что-нибудь о моем переводе? — и лицо начальника губернии побледнело.

— Весьма может быть, — уклончиво возразил его собеседник.

— Но неужели они думают?.. — и генерал так сильно стиснул пальцы, что они хрустнули по всем суставам. — Неужели они думают, что я, монархист до кончиков ногтей и консерватор, мозгом и кровью убежденный консерватор, могу считаться с этим народом, когда дело дойдет до… до… ты понял меня. Нет, я, как двуликий Янус, должен поворачиваться на обе стороны. Я знал тех, кто шел открыто против; их угощали бомбою или заставляли покидать посты добровольно. Слуга покорный испытать и то, и другое.

— И ты предпочитаешь лавирование между двумя неприятельскими суднами? — уже явно не скрывая насмешки, произнес родственник губернатора.

Генерал весь так и всколыхнулся и возразил:

— Кто тебе сказал, что «там» мой неприятель? Я и не думал ничего подобного… Я чужд по принципам этому народу… Который бесполезной шумихой хочет достичь своих прав… Те, конечно, они привыкли к кулаку и плетке и иное отношение к ним иметь нельзя…

— Тем лучше для тебя, что ты пришел к этому сознанию, потому что только такой начальник края ценим в данное время.

— Да? О, я и был таким всегда! — почему-то обрадовавшись, вскричал генерал, — смею тебя уверить. Глупцы считали меня иным почему-то. Губернатор с «краснинкой»… «розовый губернатор», — прозвали меня так, но они увидят, какой я розовый…, я буду алый, если это понадобится. Это великолепно сказано, не правда ли? — И гуманный человек рассмеялся жирным, приятным смехом, вполне довольный своим неожиданным каламбуром. — Увидишь, дорогой. Ты останешься доволен мною!.. Моя тактика выяснится окончательно в решительную минуту, и если я скрывал свою игру до поры до времени, то для того только, чтобы удачнее рассчитать ход. Но, разумеется, с этим народом действительны только одни репрессии… И вот такая история не должна быть допустима, как одна из поблажек этим бездельникам! — И «розовый» губернатор, разом почувствовавший себя монархистом, каких мало, при одном намеке на то, что «там» могут быть недовольны, взмахнул пестрой афишей.