Губы у него шевелятся и шепчут какое-то слово. Наконец он громко и протяжно кричит:

— Цыба-а-рка!

— Чего тебе? — кинулась к нему няня Аглая.

— Цыбарка! Цыбарка!

Аглая не поняла, но на всякий случай рассердилась:

— Как ты смеешь говорить такие слова? Замолчи сейчас же, а то…

И убежала прочь. Она думала, что цыбарка — ругательство.

Буба на минуту притих, но потом завопил опять:

— Цыбарка-а-а!

Сережа схватился за голову. Пропала Солнечная! Осрамилась навеки! Сейчас Буба сделает что-то ужасное — и все соревнование вдребезги.

Зюка объяснил ему шепотом:

— По-нашему, по-украински, цыбарка — ведро.

И в то же время кто-то закричал:

— Ведро!.. Ведро!.. Он просит, чтобы ему дали ведро.

И все заволновались:

— Не давайте!.. Разобьет!.. Поломает!..

Но Адам Адамыч сказал своим бесстрастным и настойчивым голосом:

— Нина! Возьми ведро и отнеси к нему.

Нина замахала костылем:

— Что вы! Что вы! Ни за что! Укусит!

Адам Адамыч медленно открыл чемоданчик, достал оттуда жестянку с эмалевой краской и, подняв с земли одно из некрашеных ведер, спокойно пошел к изолятору. Все смотрели на него, как на смельчака-укротителя, входящего в клетку к удаву.

Буба схватил ведро и сейчас же, словно боясь опоздать, сунул кисть в эмалевую краску и, брызгая, мазнул по ведру. И когда на ведре появилась полоска, такая зеленая, такая пахучая, он засмеялся, или вернее, заржал… И сейчас же оглянулся в испуге: не отнимут ли у него это счастье? И видя, что никто не отнимает, с той быстротою опять окунул свою кисть и опять провел зеленым по рыжему, и опять заржал от удовольствия. И сейчас же окунул ее снова.

— Не брызгай! Не брызгай! Ровнее! Спокойнее!

Но Буба ничего не слышал, и глаза у него были пьяные.

Все с тревогой следили за ним: сейчас он схватит свою зеленую краску и плеснет из жестянки Адам Адамычу в бороду. Но он по-прежнему радостно ржал и наслаждался работой. Понемногу, убедившись, что никто у него ничего не отнимет, он стал действовать гораздо аккуратнее, не суетясь и не брызгая, прилагая все усилия к тому, чтобы мазки были ровные и не оставляли проплешин.

Адам Адамычу это очень понравилось. Он повторял, кивая головой:

— Так-так-так-так-так.

За эту привычку тактакать ребята звали его пулеметом.

— Еще!

И ему дали второе ведро, и он красил с таким же восторгом, и Адам Адамыч снова тактакал над ним.

Ребята смотрели на него и удивлялись.

Но Адам Адамыч не удивлялся нисколько, как будто Буба всегда был такой, и на следующий день, как ни в чем не бывало, дал ему новую работу: склеить транспарант для подшефных колхозных ребят — из картона и разноцветной бумаги.

7. Бубино горе

В этот день случилось большое событие. Вернулась из больницы тетя Варя, желтая, худая, но веселая. Рука у нее была забинтована и висела не белой салфетке. Ребята хором по-военному крикнули ей:

— Здрав!

— Ствуй!

— Те!

«Те» прозвучало у них очень звонко и четко. В санатории считалось особенным шиком возможно звонче выкрикивать «те».

Тетя Варя порывисто кинулась к ним:

— Наконец-то я с вами, голыши мои милые!

И когда они вдоволь нахвастались перед нею своими роскошными бумажными шапками (она заставила их надеть эти шапки) и развернули перед ней все богатства, накопившиеся в стеклянном шкафу, и показали ей Цыбулину хавронью, и рассказали про попугая, про мастирки, про глобус, она спросила:

— А где же Буба?

И они наперебой затараторили, какое с Бубой случилось великое чудо, и она была очень обрадована:

— Видите, я говорила…

И побежала к нему в изолятор полюбоваться его трудолюбием.