|
— Что? — Вы сейчас совершите большую ошибку. — Я думал, вы вступили в ряды «Любви». — Я? Ну, положим, я мог бы. Но это будет завтра. — Назовите мне хотя бы одну причину, почему я не должен застрелить его. — Только одна, — улыбнулся Крибб. — Вы не застрелили его. Я видел будущее, в котором преподобный доктор сидит в тюремной камере. Уголком глаза я заметил, что к нам приближаются несколько полицейских и инспектор. Они остановились посмотреть, чем дело кончится. Едва ли я вправе злиться, но мне казалось, что их обязанность — спасать меня, а не стоять и смотреть, как меня убивают. — Он умрет? — спросил Мун. Должен сказать, неоправданно кровожадно.— Он будет казнен? Крибб скривился. — Его не повесят. — Значит, правосудия нет? — Я могу обещать только одно — он будет достаточно наказан. Он будет страдать. Прошу вас, опустите револьвер. Какое-то мгновение казалось, что мой враг все же выстрелит. — Прошу вас,— снова заговорил уродец. Мун вроде бы смилостивился и начал засовывать револьвер в карман. Но в последнее мгновение он ткнул дулом прямо мне в лицо. — Нет! — воскликнул Крибб. Мун, отвлекшись на звук, слишком быстро спустил курок. Пуля прошла мимо (хотя и царапнула меня по щеке) и вместо меня попала в уродца. Ранение было несерьезным. Но он все равно упал на землю, хныча, как футболист, давящий на жалость зрителей. Он вцепился в левое запястье и ругался себе под нос. Наконец появилась и полиция (как раз вовремя), и меня грубо подняли. На моих руках защелкнули наручники, совершенно не подумав, что они могут натирать запястья. Меня увели, и Мун не сказал ни слова. По дороге, однако, я услышал, как он зовет кого-то. Крибба? Возможно, но я всегда был почему-то уверен, что звал он кого-то совсем другого. — Сомнамбулист погиб! — крикнул он, затем повторил уже тише: — Сомнамбулист... ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ Это случается в подземке каждое утро. Наверняка вы сами это замечали. В час пик все эти спешащие на работу жители пригорода, что выбираются из поездов на станции «Монумент », все до единого в полосатых костюмах и котелках, готовые предаться беспощадной мельнице каждодневной работы, становятся свидетелями необычного феномена. Дерьмо. Удушливая вонь по утрам иногда бывает непереносимой. Я точно знаю, что многие морщат нос от отвращения, многие обмахиваются номерами «Тайме» как веерами, многие тайком зажимают носы носовыми платками. Но пассажиры так привыкли к скрипучей и ветхой городской подземке, что даже и не брюзжат по поводу этой мерзости, а только стискивают зубы и, спрятав поглубже гордость, стоически едут дальше. Мне кажется, это связано с несчастливой близостью подземки к городской канализации. По-моему, это важно. Мне представляется, что в такие моменты Лондон приоткрывает часть своей сущности, показывает кость из-под кожи, свою истинную, клоачную натуру. Это предупреждение, упрек. Насколько все было бы иначе, добейся мы успеха! На месте банков и контор цвели бы маки и маргаритки. Развращенный Лондон канул бы в прошлое, и в государстве Пантисократии ныне цвел бы и благоухал Лондон добродетельный. Мечта, скажете вы? Детская фантазия? Возможно. После обжигающего рукопожатия Хокера мистер Дэдлок упал в обморок. |
