|
Слишком монотонно. Мы живем в мире жизни и движения, дорогой враг, — в мире, радушном, как любовь и правда. Она повернулась с торжественным изяществом; ее платье стало белым, а длинные волосы переливались глубоким зеленым цветом. Маркхэм смотрел словно загипнотизированный. — Как... — начал он. — Как, — передразнила она, — и почему! Это все, что заботит вас. Вам не нравятся красивые вещи? — Да, но... — Ваши «но» наводят скуку, дорогой Джон. Долой все «но», «как» и «почему». Садитесь на диван, а я приготовлю вам особый, встряхивающий душу коктейль. А потом, если вы будете хорошим и развлечете меня, я, может быть, удовлетворю ваше любопытство. Она весело толкнула его на длинный низкий диван, подошла к маленькому столику на колесах, уставленному бокалами и графинами, и приготовила коктейли. Комната была обставлена в роскошном, современном стиле, но внимание Маркхэма сосредоточилось на Вивиан. Атмосфера, казалось, была насыщена ею, как будто она излучала невидимую энергию, которая заряжала все, до чего она дотрагивалась. Она вручила ему бокал и уселась перед ним в живописной позе на ворсистом ковре, баюкая свой «душетряс» и глядя на Маркхэма ясными, веселыми глазами. — Расслабьтесь, — сказала она, поднимая бокал. Маркхэм осторожно попробовал свой коктейль, — по вкусу это был высокооктановый сухой мартини. — Как вам нравится то, что у вас есть персональный андроид? Он улыбнулся: — Я к этому привыкаю. Мне приходится все время напоминать себе, что она всего лишь машина. — Возможно, — сказала Вивиан, — что и мы все — тоже машины. Только мы этого не знаем. — Вы верите в это? Она улыбнулась: — Дорогой Джон. Ты такой безнадежно серьезный... Давай выпьем еще. Мой бокал пуст. Маркхэм встал: — Скажите мне, как его смешать, тогда я смогу добавить в свой список еще один рецепт. Он смешал «душетряс» под ее руководством. По вкусу коктейль получился не хуже первого — только немного крепче. — Я знаю, — сказала Вивиан. — Мы выпьем в память о вашей жене. — В самом деле? — он ощутил неясное раздражение. — Вы не хотите? — Нет. — Тогда я... Вот за что — как ее звали, Джон? Неожиданно для самого себя, сам того не желая, он ответил: — Кэйти. — Тогда за Кэйти. Я уверена, что она была прекрасной, милой и очень ручной... Вы согласны? — Нет. — Вы не думаете, что она была прекрасной? — Я не думаю, что она была ручной. Вивиан проглотила свой коктейль. — Конечно была. Она позволила вам приручить себя, разве нет? — Я не понимаю, о чем вы говорите. — Вы гипо, дорогой враг. Вы прекрасно знаете, о чем я говорю. Маркхэм допил свой коктейль. — А что могло бы означать гипо? — Гипокрит. Иначе говоря, лицемер. Мне скормили немало исторических записей, Джон. Лицемерие было великим искусством двадцатого века. В политике, в войне и в любви. — А вы все это изменили, да? — с горечью спросил он. — Теперь нет политики, нет войн и каждый ложится в постель с каждым. Вивиан засмеялась: — Вы деревянный, как андроид, наивный, как девственница, и ужасно важный. Наверное, мне надо что-то с этим сделать. — Она коснулась маленькой кнопки на своем пояске, которую Маркхэм раньше не заметил. Тотчас что-то изменилось в освещении комнаты, однако с самой Вивиан произошли поразительные изменения. Мгновенно ее волосы стали белыми и блестящими, цвет кожи потемнел и стал как у настоящей негритянки, а вечернее платье сделалось неожиданно совершенно прозрачным. Глядя на нее и, против своей воли, восхищаясь каждым изгибом ее черного как смоль тела, Маркхэм почувствовал, что его душа превратилась в поле боя между бесстыдным желанием и стыдливым отвращением. |
