Спустя несколько дней Роджер предпринял попытку повидаться с падре Уррутиа, однако в миссии ему сказали, что приор августинцев уехал в Пебас на освящение школы для туземцев — „Либераль“, кстати, заходил туда, и Роджер засмотрелся на домотканые туники индейцев племени ягуа.

И в ожидании отплытия на „Атауальпе“, который стоял под разгрузкой в порту Икитоса, он продолжал корпеть над отчетом. Лишь ближе к вечеру выходил прогуляться да раза два был в кинематографе „Альгамбра“. Его построили всего несколько месяцев назад: там шли немые фильмы в сопровождении безбожно фальшивившего музыкального трио. Роджеру любопытней было наблюдать не за черно-белыми фигурами на экране, а за восторгом ошеломленных зрителей — индейцев, пришедших из сельвы, и солдат местного гарнизона.

В другой раз он пешком дошел до Пунчаны по тропинке, которая на обратном пути от дождя превратилась в болото. Впрочем, пейзаж от этого не стал менее красив. Попробовал он, взяв с собой Омарино и Аредоми, дойти и до Кистокочи, но хлынул такой сильный ливень, что им пришлось прятаться в лесу. Когда же буря утихла, оказалось, что тропинка размыта и залита водой, так что пришлось поскорее возвращаться в Икитос.

Шестого декабря 1910 года „Атауальпе“ снялся с якоря курсом на Манаос и Пара. Кейсмент плыл первым классом, барбадосцы и Омарино с Аредоми — палубными пассажирами. Когда в ясное знойное утро пароход отошел от причала, и люди и постройки на берегу начали уменьшаться и исчезать вдали, Роджер вновь почувствовал, что освободился от какой-то угрозы — не физической, но моральной. Ему казалось, что, пробудь он еще немного в этом ужасном краю, где такое множество людей так незаслуженно и жестоко страдает, это мучительство затронуло бы и его, уже в силу цвета кожи и происхождения невольно сделав причастным к творящимся здесь гнусностям. „По счастью, — сказал он себе, — я никогда больше не вернусь сюда“. Эта мысль приободрила его и отчасти вывела из подавленного и сонливого состояния, не дававшего работать с прежней сосредоточенностью и напором.

Когда же во второй половине дня 10 декабря пароход ошвартовался в порту Манаоса, Роджер сумел справиться с упадком и обрести былую энергию и работоспособность. Четырнадцать барбадосцев уже были в городе. Большая их часть решила не возвращаться домой, а устроиться на железную дорогу Мадейра — Маморе, где предлагали хорошие условия. Остальные продолжили путь и 14 декабря прибыли в Пара. Там Роджер посадил бывших надсмотрщиков и Омарино с Аредоми на пароход, идущий на Барбадос. Поручил Фредерику Бишопу присматривать за мальчиками, а в Бриджтауне отвести их к преподобному Смиту, чтобы тот устроил их в иезуитский коллеж, где они до отъезда в Лондон могли бы приобрести самые первоначальные понятия, которые бы подготовили их к жизни в британской столице.

Вслед за тем он нашел корабль, отправляющийся в Европу. Это был пароход „Амброз“ компании „Бут лайн“, который снимался с якоря только 17 декабря. И в оставшиеся дни Роджер ходил туда, где любил бывать, когда служил здесь консулом, — в бары, рестораны, в Ботанический сад, на многоцветный и пестрый припортовый рынок. Он не испытывал никакой ностальгии по этому городу, потому что пребывание его в Пара было не слишком счастливым, однако с удовольствием вспоминал бурлящие весельем улицы, горделивую стать женщин и праздных юношей, которые, выставляя себя напоказ, прогуливались по улочкам, выводящим к реке. И еще раз сказал себе, что в отношении бразильцев к своему телу есть что-то здоровое и радостное — в отличие от перуанцев, например, или от англичан, которым всегда как-то неловко в своей физической оболочке.