Не сыграть никому в мою игру,

Потому что не знает никто вокруг,

Что зовут меня Румпельштильцхен!

– Все хорошо? Глядите, как он смотрит на вас! Обычно он не так приветлив с чужими.

– Он когда-нибудь говорит, миссис Бенедикт?

– Да, время от времени. И любит, когда я ему читаю. Особенно сказки. Его любимая – «Румпельштильцхен». Когда он в хорошем настроении, то может повторить ее почти слово в слово с начала до конца. Если подумать, он, пожалуй, только ее и рассказывает.

Понял он ее или нет, но чем-то мать, похоже, рассердила его. Лиллис вскочил и повторил то же, что говорил раньше. Только на этот раз произнес строчки так быстро и с таким волнением, что они слились в какую-то тарабарщину.

– «Нынчпекузавтрапиврю…»

Я не сознавал, как мала была комната, пока он не начал бегать по ней. Он взбирался на мебель, ударялся о стены, падал и снова вставал. Что с ним? Судя по выражению лица матери, она понимала не больше моего.

– Лиллис, прекрати!

– «Нынчпеку…»

– Пожалуйста, остановите его!

Я обхватил его колени, и мы вместе упали. Он продолжал лягаться и повторять те же строчки. На полу он потянулся ко мне, чтобы поцеловать в губы, а когда я оттолкнул его, рассмеялся.

– «Тебя зовут Риппенбист, или Гаммельсваде, или Шнюрбайн?»

– Лиллис, прекрати!

– «Тебя зовут Кунц? Или Гейнц? А может быть, твое имя Румпельштильцхен?»

– Лиллис!

Она работала за компьютером. Орландо спал на включенном теплом мониторе – своем новом излюбленном месте.

– Ради бога, прервись, я расскажу, что со мной произошло.

– Погоди секунду, Уокер. Дай мне закончить с этим. И не смотри. Я работаю над подарком тебе на день рождения.

На экране через ее плечо я рассмотрел разноцветье ярких пересекающихся линий и ничего больше.

Я пошел на кухню выпить стакан воды и, подойдя к раковине, случайно взглянул через окно во двор. Увиденное заставило меня броситься к двери.

– Ты куда?

– Сейчас вернусь!

Перепрыгивая через две ступеньки, я ринулся вниз. Через несколько секунд я был во дворе и рассматривал велосипед.

В американских городах вы видите их на каждом шагу – эти бредовые сооружения, вся поверхность которых, каждый дюйм, покрыта всевозможными флажками, вымпелами и зеркальцами, отчего велосипед колышется и трепыхается, пролетая пугалом по Ла-Бреа или Мэдисон-авеню с седоком, таким же диковинным, как его машина, Вена тоже не без причуд, но другого рода. Это была еще одна причина, почему повторная встреча с этой штуковиной так поразила меня.

Неподвижный, прислоненный к стене, велосипед имел жалкий, печальный и отчаявшийся вид – настоящая профанация мечты о стиле и скорости. Но о каком стиле? Флажки, рекламирующие молоко, венскую футбольную команду и старого кандидата в президенты от OVP, торчали из-под желтого, как банан, седла. По бокам от руля располагались два треснувших зеркала с наклейками мультяшных персонажей Астерикса и Обеликса посередине, затруднявшими задний обзор, для которого, по идее, зеркала и предназначались. Сам велосипед был раскрашен как мебель от итальянской дизайнерской группы «Мемфис»: одно крыло – оранжевое, другое – голубое, а перекладины рамы – каждая своего, кричащего, контрастирующего с другими цвета. Обода вместе с шинами были посеребрены из пульверизатора.

Я видел его раньше. Несколько недель назад, ночью, когда проводил Марис назад в квартиру Уши. В ту ночь мы впервые были вместе. Я стоял, положив руку на седло, и пытался воскресить в памяти, как выглядел ехавший на велосипеде человек. Мне вспоминались щербатые зубы, клочковатая борода и то, что, приветствуя, он назвал меня Реднаскелой.