— Арестанты и вольнонаемные! — начал он. — Любое преступление должно быть наказано. Сейчас каждый из этих субъектов получит по пятьдесят ударов палками. Николай Угаров — за пособничество. Известная вам Сонька Золотая Ручка — за попытку побега и предельное неуважение к закону. Желаю всем арестантам вынести из этой экзекуции полезный, запоминающийся урок! Вольным поселенцам я желаю обрести уверенность в том, что закон Российской империи исправно действовал и будет действовать даже на такой отдаленной части территории, как остров Сахалин. — Повернулся к виновным: — Желает ли кто-нибудь из вас сказать слово?

Николай пожал плечами, улыбнулся:

— Я хотел помочь… Жаль, что не получилось.

Сонька не спеша осмотрела собравшихся, провела взглядом по женщинам из своего барака, увидела расширенные глаза Груни, вдруг замерла на одиноком пане Тобольском. Она узнала его. После паузы негромко сказала:

— Я, господа, бежала не от наказания. Мне хотелось повидать моих дорогих дочек.

Солодов спустился с помоста, дал отмашку.

Палач Комлев подошел к Соньке, силой уложил ее на лавку лицом вниз, разорвал сорочку на спине. Артюшкин проделал то же самое с Николаем, палачи переглянулись и вдруг ударили по спинам несчастных. От столь сильного неожиданного удара толпа вздрогнула и замерла. Ни Сонька, ни Николай не издали ни звука. Палачи ударили снова, писарь громко огласил:

— Два удара!

Комлев и Артюшкин били сильно и согласованно, арестант выкрикивал:

— Шесть ударов!

С каждым новым ударом лицо Соньки искажалось болезненной судорогой, но она изо всех сил сжимала рот, не давая звуку вырваться наружу. Николай, кажется, совсем не реагировал на удары, только каждый раз от палки тело его вздрагивало и тут же ослабевало.

— Десять ударов!

Палачи окатили разгоряченные спины виновных водой из бочек, отчего те не то зарычали, не то завыли. Комлев и Артюшкин снова принялись бичевать.

Присутствующие женщины плакали от боли и сострадания, мужики смотрели на происходящее мрачно и осуждающе.

Пан Тобольский был неподвижен. Казалось, он не слышал глухих ударов палками, не видел лиц истязаемых. Он смотрел поверх голов собравшихся и был по-прежнему бледен и спокоен.

— Пятнадцать ударов!

Палачи еще не устали, но опускали палки уже не с былым остервенением и силой. Солодов ходил вдоль помоста, глядя себе под ноги, загибая пальцы на руке в счет ударам.

— Двадцать ударов!

Снова вода из кадок, снова тихий стон изувеченных, снова слезы и бабий вой в толпе.

Сонька повела глазами, желая кого-нибудь увидеть, но пелена окутала всех находившихся вокруг, и женщина погрузилась в глубокое обморочное беспамятство.

— Пятьдесят ударов!

Палачи устало опустили палки в кадки, вытерли потные лбы и тяжело покинули помост. Толпа не расходилась, Груни среди женщин видно не было.

Тела Соньки и Николая лежали на лавках мягкими, бездыханными. По жесту Солодова на помост поднялись шестеро охранников, подхватили неподвижные тела на руки, стали медленно спускаться по ступенькам вниз. Солодов, проходя мимо писаря, подсчитывавшего удары, бросил:

— Пиши Груне Гудзенко вольнонаемное проживание.

Тот удивленно посмотрел на начальника:

— Она ж осуждена на десять лет за убийство!

— Делай, что велено. И немедля отселить из барака. Иначе товарки убьют ее… — Прапорщик зашагал по улице.

Пан Тобольский проследил за ним и двинулся следом.

* * *

Тобольский постучал в дверь кабинета, услышал недовольное:

— Кто там?

Прапорщик сидел за столом уставший, измученный прошедшей экзекуцией.