|
Этим сил хватит на то, чтобы уже до рассвета захватить тыловую базу осадной армии и перекрыть Цзиньчжоуский перешеек. Остальные японские войска, которые сейчас противостоят вашему восточному фронту, необходимо сбить с нынешних позиций и заставить отступить на три-пять верст, бросая полевые склады в прифронтовой зоне. Именно это сделают еще один мой танковый батальон и ваши солдаты и моряки, которые пойдут следом за броней. После успеха этой атаки уцелевшее к тому времени командование японской армии будет располагать только теми запасами, которые уже розданы солдатам на руки и находятся у них в ранцах. Не знаю, как насчет полевых пушек, но всю осадную артиллерию им придется бросить. И тогда роли поменяются. Пока я и мои люди будем держать перешейки, вы будете осаждать японцев в горах, постепенно отжимая их к побережью. Так что, господа, надеюсь, что следующая за этим вечером ночь для нас тоже будет доброй, а вот для японцев наступят не очень хорошие времена.
– Все это хорошо-с, господин Серегин… – при гробовом молчании прочей публики произнес генерал Горбатовский, – но как же наши солдатики пойдут в атаку за этими вашими железными слонами ночью, ничего не видя в темноте, да еще и на скорости пятьдесят верст в час? Так быстро чудо-богатыри, да еще и в темноте, бегать не умеют. – Вы, Владимир Николаевич, не беспокойтесь, – сказал я. – Сопровождая пехоту в атаку, мои танки могут ездить и медленнее, чем пятьдесят верст в час. А что касается ночного времени и темноты – то на это вопрос я вам отвечу, когда за час до атаки на исходном рубеже соберутся все назначенные к бою войска. В таком случае, хе-хе, как говорится, лучше один раз увидеть и почувствовать, чем сто раз услышать… И тут у меня появилось такое чувство, что ежели я не поспешу, то сейчас вылезший из своей берлоги Стессель по привычке начнет бодаться за административную власть и наломает мне таких дров, после чего я просто буду вынужден замочить этого козла где придется, не заморачиваясь подбором подходящего сортира. – Значит так, Роман Исидорович, – сказал я вполголоса, обернувшись к генералу Кондратенко, – я только что узнал, что мое личное присутствие требуется в другом месте. Вместо себя оставляю вам за офицера связи мадмуазель Аеллу. Она является моей Верной и состоит со мной в непрерывной мысленной связи. Если у вас возникнет какой-нибудь вопрос или нужда, то обращайтесь ко мне через нее. Я тут же об этом узнаю. И еще. Мадмуазель Аелла не какая-то там домашняя девица, хрупкая и беспомощная. Она амазонка, а это значит – существо сильное, дикое, необузданное и подчиняющееся только дисциплине воинского единства, требующего безукоризненного послушания воинскому вождю, то есть мне. Рожденная в седле и вскормленная с конца копья, она взяла в руки свой первый лук тогда же, когда обычные дети берут в руки ложку. Дикая скачка во весь опор и стрельба, неважно из чего – для нее такой же естественный процесс, как для других дыхание… – Я повысил голос. – В первую очередь обращаюсь к присутствующим тут молодым людям. Вы можете, конечно, поухаживать за этой очаровательной мадмуазелью, но если эти ухаживанья ей не понравятся, то вам лучше как можно скорее потеряться в складках местности. А то могут быть разные нюансы: то ли она вам чего-нибудь сломает, то ли я, во исполнение обязанностей сюзерена, оторву вам голову за обиду своей Верной. Для меня эта клятва более чем серьезна. – Я сделал паузу, чтобы присутствующие могли в полной мере осознать сказанное. Затем закончил свою речь словами: – А теперь счастливо оставаться, я ухожу, но обещаю вернуться… И, не заморачиваясь поисками укромного угла, я открыл переход прямо при изумленных свидетелях и ушел в него – туда, где мое присутствие немедленно требовалось «здесь и сейчас». |
