Чтобы сдержать слёзы, я отвернулся и больше не смотрел на него. Вдруг вспомнив про миномёт, я сказал:

— Пап, мы ничего не боимся, теперь никто не посмеет нас обидеть, у нас большая пушка имеется!

Я бегом отправился в пристройку, откинул драные листы картона и приподнял тяжеленный круг — базу миномёта.

Напрягая все силы, я еле-еле вытащил его во двор, бросил напротив ворот и тщательно установил. Из дома вышел, ведя за руку девочку, отец:

— Что это ты раздобыл такое, Сяотун?

Не затруднившись ответить, я порысил в пристройку, вернулся с такой же тяжёлой треногой и положил её рядом с кругом. Ещё одна ходка — и я принёс на плече гладкую трубу. И собрал всё вместе, установив её на треногу и круг.

Действовал я быстро и умело, как заправский артиллерист. И, отойдя в сторону, гордо сказал:

— Пап, это восьмидесятидвухмиллиметровый японский миномёт, крутая вещь!

Отец осторожно подошёл к миномёту и, наклонившись, стал тщательно осматривать.

Этот образчик тяжёлого вооружения достался нам в виде нескольких кусков железного лома, покрытых целым слоем ржавчины, и я сначала начисто отдирал её кирпичом, потом тщательно обрабатывал наждачной бумагой, не пропуская ни один уголок, отчистил и внутреннюю поверхность трубы, запуская туда руку, а недавно смазал покупной смазкой. Теперь миномёт обрёл изначальный вид — корпус с сизовато-стальным отливом, он молодцевато застыл, разинув пасть, ни дать ни взять могучий лев, готовый в любую минуту издать рык.

— Пап, ты внутрь трубы загляни.

Взгляд отца скользнул в ствол миномёта, и лучик света лёг на его лицо. Он поднял голову, стрельнул глазами по сторонам. Я видел, что он взволнован, а он, потирая руки, сказал:

— Добрая вещица, действительно добрая! Откуда она у вас?

Я засунул руки в карманы и, водя ногой по земле, с якобы безразличным видом ответил:

— Да вот привезли нам, какой-то старик со старухой доставили на своём старом муле.

— Стреляли из него, нет? — Отец ещё раз заглянул в дуло: — Вот уж шарахнет так шарахнет, настоящее оружие!

— Я собираюсь, как наступит весна, смотаться в Наньшаньцунь к этим старикам, у них наверняка и мины есть, куплю у них всё, что имеется, и пусть кто попробует меня обидеть, весь дом ему разнесу! — Я поднял глаза на отца и добавил угодливо: — Можем первым делом Лао Ланю дом разнести!

Отец с горькой усмешкой покачал головой, но ничего не сказал.

Девочка доела пирожок и заявила:

— Пап, я ещё хочу…

Отец сходил в дом и принёс куски согревшегося пирожка.

Девочка покачалась из стороны в сторону:

— Не хочу этого, печенья хочу…

Отец в затруднении глянул на меня, я помчался в дом, принёс печенье, положенное матерью на печку, и протянул девочке:

— На, ешь.

В тот самый миг, когда девочка протянула ручку, чтобы взять печенье, отец налетел на неё, как коршун на цыплёнка, и обнял. Девочка заревела, а отец утешал её:

— Цзяоцзяо, моя хорошая, мы чужое не едим.

Сердце моё сразу заледенело.

Отец поднял не перестававшую реветь девочку на плечи и погладил меня по голове:

— Ты уже большой вырос, Сяотун, добьёшься большего, чем отец, вон пушка какая у тебя есть, отцу хоть спокойнее на душе…

И пошёл с ней за ворота. Со слезами на глазах я побрёл за ним:

— Пап, а нельзя, чтобы ты не уходил?

Отец обернулся, склонив голову набок:

— Хоть у вас и миномёт есть, стрелять из него куда попало не надо, и по дому Лао Ланя не надо.

Край отцовой куртки выскользнул у меня из руки, и он, нагнувшись из-за сидевшей на плечах дочки, зашагал дальше по обледенелой улице по направлению к железнодорожной станции.