— Не кипятись, — остановила Валерика Надежда. — Тебе не идет волноваться. Сразу становишься некрасивым.

— Плевать, — дернул плечом Валерик. — Я не манекенщик и не мистер Теплый Стан.

— Пока что- ты мистер Скатертный переулок.

— Пусть так, — миролюбиво  согласился Валерик. — Только знаете что, тетя Надя? Я сейчас поймал себя на том, что на все вокруг, и на бульвар, и на площадь, и на памятник Гоголю — в общем, на все, смотрю уже другими глазами, потому что я здесь уже не постоянный житель, а гость, не правда ли?

— Да, мы с тобой уже гости в этом районе, — сказала Надежда. — Недолгие гости...

Это чувство непрочного, недолгого гостеванья не оставляло ее и тогда, когда она вернулась домой. В коридоре у телефона стояла Леля, зажав обеими руками трубку, что-то тихо шептала, слышное, должно быть, лишь тому, кому предназначался ее шепот. Сколько раз приходилось Надежде вышагивать по коридору, пережидая, пока Леля окончит свою  бесконечную трепотню.

Сколько раз, потеряв терпение, она красноречиво протягивала Леле свою руку с часами на запястье; дескать, поторопись малость, сколько можно, у меня совсем нет времени...

Но Леля и в ус не дула, смотрела на Надежду прозрачными, отсутствующими глазами и продолжала шептать в трубку дальше.

А Надежда, как нарочно, то ожидала звонка из института, то ей самой необходимо было позвонить занятым людям, у которых и в самом деле каждая минута на счету.

— Тетя Надя, я поставлю чайник, — сказал Валерик. — Идите отдыхайте, как приготовлю чай, сразу же позову вас...

Войдя в свою комнату, Надежда огляделась: московская комната с чисто. московской обстановкой, никакого стиля — что в наследство, что по случаю куплено. И все-таки грустно со всем этим расставаться. 

Надежда облокотилась на подоконник, глядя в окно: старинный, чисто московский пейзаж. Посольские особняки, сады при них, доходные дома начала века, ломаные очертания кривых переулков...

— А в Теплом Стане куда как просторнее, — сказал Валерик.

— Мне тоже там нравится, — сказала Надежда. — Там больше неба в окнах,

— Там замечательно, — безапелляционно произнес Валерик. — Никакого сравнения с этим старьем.

Надежда не ответила ему. Разве он поймет? Ведь он ничего не оставляет на старом месте. У него нет прошлого, или, вернее, оно у него есть, но нисколько не связанное с этим жильем.

А Надежда здесь прожила жизнь. Здесь осталось прошлое, от которого не уйти, не отмахнуться. И позабыть его невозможно, как ни старайся, и ни один ученый не сумеет придумать такие средства, которые помогли бы позабыть прошлое.

Вот ведь как бывает: жили долгие годы бок о бок, и, казалось бы, все было известно друг о друге, все или почти все, дружили, совместно переживали какие-то события, случалось, ссорились надолго, до конца, и снова мирились, и опять ссорились...

Но как бы там ни было, каждый мечтал, когда же наконец будет отдельная квартира? Чтобы жить обособленно, без соседей, чтобы никого не видеть, если не желаешь кого-либо видеть, чтобы не слышать посторонних разговоров, не влезать в чужие интересы, чтобы никому не мешать и самому жить без каких-то помех и лишних свидетелей...

В их квартире не было одиноких, кроме нее, Надежды.