Папа, напротив, разрешал Леле все, но не из-за любви, а потому, что так было удобнее и легче, не надо спорить, убеждать, настаивать. Папа был слабый, на него трудно было положиться, он казался переменчивым, неровным, словно был ненамного старше, чем Леля.

Леле никогда не приходило в голову, что мама у нее неродная.

Алины слова, сказанные некогда в деревне, давным-давно бесследно изгладились из Лелиной памяти; правда, с той поры они больше не ездили в деревню к бабушке, хотя Леля иной раз просила маму:

— Поедем в деревню...

Но мама каждый раз находила новые причины, чтобы не ехать в деревню, то она с Лелей отправлялась в Крым, к морю, то они все вместе, отец, мама и Леля, ехали на Кавказ, то Леля, став пионеркой, начала ездить в пионерский лагерь.

Леля считала, что она всю свою жизнь живет в Скатертном переулке. Мама и папа не разуверяли ее, к чему было ей знать, что когда-то она жила совсем на другой улице, а потом ее папа сменял свою комнату на эту самую, в Скатертном переулке, и новые соседи полагали, как оно и положено, что Леля — родная дочь Марии Артемьевны.

Правда, как-то Ирина Петровна удивленно сказала:

— Гляжу на Лелю и просто поражаюсь: она на вас, Мария Артемьевна, решительно не похожа!

— Она в отца, — спокойно ответила Мария Артемьевна. — Семен Петрович в молодости был очень даже ничего.

Иногда из деревни приезжала бабушка, передавала приветы от всех деревенских, от Славы, от Али, от ее матери Насти и еще от всех бесчисленных родичей, обитавших по соседству.

— Бабушка, — говорила Леля. — До чего хочется к тебе поехать!

Бабушка отвечала каждый раз одинаково:

— Как-нибудь, детка, непременно, как-нибудь... Должно быть, как бабушке, так и Лелиной маме были по сей день памятны Алины слова. Зато Леля забыла о них начисто, как не слыхала.

Детская память своенравна: что-то хранит долго, порой даже до старости, о чем-то вдруг позабудет и не вспомнит ни разу. И Леля была абсолютно искренна, когда сказала однажды какой-то подруге по телефону:

— Я тоже люблю маму больше, чем папу.

Эти слова слышала Эрна Генриховна и постаралась передать их по назначению.

— Вот что говорит ваша дочь, — сказала она Марии Артемьевне.

Мария Артемьевна залилась румянцем (Эрна Генриховна удивленно подумала: совсем как молоденькая), но постаралась ответить как можно спокойнее:

— Все девочки обычно любят мать больше, чем отца.

Умные светлые глаза Эрны Генриховны пристально глядели на нее, но Эрна Генриховна ничего не сказала. Может быть, она о чем-то догадывалась? Ну и что же? Она в достаточной мере тактична, не будет лезть в душу с ненужными расспросами, не станет намекать на что-либо. И как бы там ни было, а Леля любит маму так, как полагается любить родную мать. Вот это и есть самое главное...

Глава 6. Надежда

Про ее бабку Капитолину все говорили: «царь-девица».

И в самом деле, до того хороша была, глаз не оторвать!

Лицо в зареве нежного, чистого румянца, синеглазая, брови вразлет, коса до колен...

Кто бы мог поверить, что характер у нее не по-девичьи силен, а воля, что называется, железная.

Как-то вымыла голову, уселась перед печкой-голландкой, распустив волосы, чтобы поскорее высохли.

И надо же, не заметила, как выпал уголек, внезапно занялись ее волосы, оглянуться не успела — вся голова в пламени.

Другая бы растерялась, крик подняла, а она и секунды не медлила, рванула на себе юбку, мгновенно накинула на голову. Потом ринулась на кровать, голову в подушки.

После смеялась:

— Жаль, пуховые подушки попорчены...

— А косы не жаль? — спрашивали Капитолину, потому что великолепные волосы ее сгорели и она подстриглась коротко.