Правда, Эрна Генриховна как-то брезгливо сказала:

— Что за пошлость, все эти куклы, ленты и шары на машинах. Неужели ты сам не видишь, какая это пошлость, Сева?

На Эрну Генриховну, которая знала его с детства, Сева не обиделся. В конце концов, он считал, она вправе иметь свое мнение.

Но никому другому он не разрешил бы так говорить. Потому что ему нравилось все то, чем он обладал: светло-бежевая «Волга» с золотыми кольцами возле дверцы, розовощекая кудрявая кукла, шары и ленты. Разумеется, «Волга» принадлежала не ему. Ну и что с этого? Главное, как самому считать. А он считал «Волгу» своей. И только своей. Так и говорил сменщику Гоше:

— Ты ездишь на моей машине. Понял?

Гоша, добродушный верзила с постоянной улыбкой на щекастом лице, покладисто соглашался:

— Понял, Сева. Как не понять...

Сева был водителем свадебного такси.

— Веселая должность, — определил другой сосед, Артем Бобрышев.

Сева не мог разобраться в Артеме, нравился он ему или нет? Иногда казалось, душа-человек, лучше и не сыскать, а иногда вдруг что-то в нем настораживало, а что — Сева и сам не мог бы сказать.

Зато жена Артема Надежда была проста и понятна. Будь она помоложе, он бы даже поухаживал за ней, она ему нравилась: не то чтобы красивая, но приятная и умная, это бесспорно. Эх, не будь между ними разницы чуть ли не в двенадцать лет, еще неизвестно, уступил бы ее Сева Артему?

И чем только Артем приглянулся Надежде?

Сева давно предсказывал: их брак ненадолго. И вот, словно в воду глядел, так и вышло, разошлись, как в море корабли...

Надежде первой Сева признался, что потерял куклу. Она не стала над ним смеяться, она вообще ко всему относилась серьезно, вдумчиво. Посоветовала:

— Может быть, купишь новую?

— Зачем? — спросил Сева. — Я ведь не обязан  обеспечивать машину куклами или мишками, это делают жених и невеста или управление парка, все эти куклы, воздушные шары и прочая рапсодия...

— Тогда забудь о кукле, — сказала Надежда. — Забудь, как не было ее!

Сева боязливо глянул на Надежду, не смеется ли, не пытается ли подшутить над ним, но ее лицо не казалось насмешливым, темно-карие глаза глядели на Севу с непритворным участием. Сева успокоился:

— Так я к ней привык, просто представить себе не можете! Всюду она со мной ездила, во все поездки, кое-кто мне за нее даже башли предлагал: дескать, продай, шеф, на счастье, а я ни в какую, привык к этой самой кукляшке, словно к живой...

— Это была твоя маскотта, — сказала Надежда.

— Маскотта? — повторил Сева, — Что это такое?

— Талисман, — пояснила Надежда. — Я знала одного летчика, у него была маскотта — деревянная собачка с одним ухом.

— Ладно, поживем покамест и без талисмана, — сказал Сева. — Зато у меня есть Рена, а это, может быть, почище всякого талисмана.

Сева жил с матерью Ириной Петровной и с сестрой Реной, самым любимым человеком на свете. Но и самым несчастливым тоже. В детстве Рена болела полиомиелитом, долго и тяжело, однако выжила. Но обе ноги парализовало, и Рена передвигалась на особом кресле с двумя большими колесами, когда-то отец Рены и Севы сам сконструировал это кресло.

Ирина Петровна постоянно уговаривала Севу:

— Женись. Сколько можно холостяком гулять? Скоро тридцать, а там уже и сорок не за горами...

— А там и полсотни, — в тон ей говорил Сева, — и шестьдесят, и все сто...

Однако жены в дом не приводил. Говорят, была у него тщательно скрываемая от всех связь с замужней женщиной, вроде бы даже старше его годами...

Впрочем, может быть, все было не так. Одно ясно: Сева не горит желанием обзавестись семьей.