На этом попытка мятежа закончилась. Но для членов политбюро эта история была исполнена зловещего смысла. Если один военный смог запросто поднять свою часть и выступить против советской власти — причем в самой столице! — то этому примеру могут последовать и другие в больших чинах и званиях. Осоавиахимовец оказался ни на что не годным мятежником, но найдутся и более умелые заговорщики…

В тот же день в обширном послании, адресованном в Сочи, секретарь ЦК Лазарь Моисеевич Каганович, оставшийся в Москве за старшего, доложил Сталину:

«Сегодня произошел очень неприятный случай с артиллерийским дивизионом Осоавиахима. Не буду подробно излагать. Записка об этом случае короткая, и я ее Вам посылаю. Мы поручили Ягоде и Агранову лично руководить следствием.

Утром были сведения, что Нахаев, начальник штаба дивизиона, невменяем, такие сведения были у т. Ворошилова. Сейчас я говорил с т. Аграновым, он говорит, что из первого допроса у него сложилось впечатление, что он человек нормальный, но с некоторым надрывом. Показания он дает туго. Ночью будет протокол допроса, и я его Вам пошлю. Тут необходимо выяснить, один ли он, нет ли сообщников. Ясно одно, что Осоавиахим прошляпил».

Попыткой военного мятежа занимались сам нарком внутренних дел Генрих Ягода и его первый заместитель Яков Агранов.

5 августа в решении политбюро записали: «Поручить тт. Ягоде и Агранову лично тщательно расследовать случай в казарме второго полка Пролетарской дивизии и доложить ЦК».

Нарком обороны Ворошилов, ясное дело, не хотел раздувать неприятное для военного ведомства дело. В наркомате навели справки и установили, что тридцатилетний Нахаев был болезненным, нелюдимым — со множеством бытовых проблем. И на службе у него не ладилось.

Недовольный исключением из партии лидеров оппозиции в 1927 году, он тоже вышел из партии. Окончил Ленинградскую артиллерийскую школу имени Красного Октября, но демобилизовался из армии (см.: «Лубянка. Сталин и ВЧК — ГПУ — ОГПУ — НКВД. Документы»). Работы не нашел, поступил на вечернее отделение военной академии. Жить ему было негде. Вместе с женой он снимал угол у крестьянина в селе Жулебино, бедствовал. Нахаев намеревался в случае неудачи покончить с собой. Он заготовил пузырек с ядом, но не успел им воспользоваться.

Сталин не принял версию о человеке с психическими отклонениями. Он сразу назвал Нахаева иностранным шпионом и участником заговора, который чекистам следовало незамедлительно раскрыть. Этот случай подтверждал подозрения относительно ненадежности военных и доказывал необходимость еще большего контроля особых отделов над Красной армией.

Сталин инструктировал Кагановича:

«Дело Нахаева — сволочное дело. Он, конечно (конечно!), не одинок. Надо его прижать к стенке, заставить сказать — сообщить всю правду и потом наказать по всей строгости. Он, должно быть, агент польско-немецкий (или японский).

Чекисты становятся смешными, когда дискутируют с ним о его “политических взглядах” (это называется допрос!). У продажной шкуры не бывает политвзглядов — иначе он не был бы агентом посторонней силы. Он призывал вооруженных людей к действию против правительства — значит его надо уничтожить.

Видимо, в Осоавиахиме не всё обстоит благополучно».

Указания вождя были приняты к исполнению.

Исполнительный Каганович из Москвы постоянно информировал Сталина о ходе расследования:

«Следствие о Нахаеве разворачивается туго. Он сам заболел, в связи с его попыткой отравления, и трудно поддается допросу. Завтра будут его допрашивать. Остальные показания пока связей не раскрывают.

Посылаю Вам две маленькие записочки Ник.