|
Я ее спросила об этом, она смутилась, но ничего не ответила. Около ее губ лежит какая-то горькая складка, мне больно это видеть. Ты должен был как-то иначе сделать ей предложение… Иногда я думаю, что, может быть, герцог все-таки… Нет, нет, Лотарь, я не хочу смущать тебя, я невежда в таких делах, да и не знаю, что лежит между вами, и не хочу выпытывать вашей тайны! Дай Бог, чтобы тучи рассеялись! Я знаю только одно: если они скоро не исчезнут, вы оба будете несчастны. Иногда мне ужасно хочется спросить прямо — да что же это, наконец, такое? Одна тут, другой там? Любите вы друг друга или нет? Говорите! Но ведь ты запретил мне это, так что делать нечего. Я всегда беру с собой Леони в Совиный дом, но Клодина делает вид, что не замечает малютки, а она теперь такая чудная, здоровенькая! Иоахим говорит, что девочка со своими черными глазками и локонами похожа на испанку. Однажды я незаметно наблюдала за Клодиной: она страстно ласкала и целовала ребенка, но как только увидела меня, стала держать себя по-прежнему.
Фрау Катценштейн писала недавно Клодине, что принцесса Елена у герцогини в Каннах и без устали ухаживает за больной, герцогиня тоже хвалит ее в своих письмах к Клодине. Ее высочество ежедневно пишет Клодине, и она аккуратно отвечает, но, кажется, и переписка не доставляет ей радости. На лице ее прямо отражается нетерпение, когда почтальон приносит надушенный конверт с герцогской короной. Августейшая особа спрашивает в каждом письме: «Когда будет твоя свадьба, Клодина? Почему ты ничего не пишешь о своем женихе, о своем счастье?» Иногда в письмо вложен флердоранж. Что отвечает Клодина, я не знаю, но, судя по постоянно повторяющимся вопросам, думаю, что она ничего на них не отвечает. Господи, какое вышло длинное письмо. А я еще буду писать сегодня, потому что хочу начать переписывать рукопись Иоахима. Я уже перелистала ее — это вторая часть испанских воспоминаний. Что ты еще хочешь знать? Спрашивай только, и я отвечу откровенно. Не слишком затягивай свое пребывание в твоем пустынном саксонском замке. Дай Бог, чтобы выздоровление герцогини шло благополучно. Бедная больная очень неспокойна: ей страшно хочется увидеть детей, родину! Вчера она прислала Клодине розы; сейчас передо мной стоит в стакане одна из них, этих гостей издалека, и с удивлением смотрит в окно на снег, вьющийся в вечерних сумерках. Посылаю тебе локон нашей малютки. Принцесса Текла держит при себе Берг. Знаешь ли ты, что герцог не взял с собой в Канны Пальмера? Это удивительно: раньше он не мог обойтись без него». Беата надписала адрес и собралась идти в детскую, но в это время ей доложили о Гейнемане. — Ну, — спросила она, когда старик вошел в своем байковом сюртуке, высоких сапогах и с шапкой в руках. — Что случилось? — Слава Богу, ничего! Но мы получили телеграмму и барышня должна тотчас ехать с ночным поездом. Она просит у вас, фрейлейн фон Герольд, сани, чтобы доехать до станции. Беата без суеты велела закладывать сани, а старику собственноручно поднесла стакан наливки. — Я сейчас поеду туда, и вы тоже садитесь сзади, — сказала она. — Да, об этом также очень просила барышня, я и позабыл, — проговорил старик. Беата ехала по заснеженному лесу около четверти часа, думая: «Что такое могло случиться?» Совиный дом серел среди осыпанных снегом елей, и его окна светились в темноте. Фрейлейн Линденмейер встретила Беату в передней. У нее был перепуганный вид и, сложив руки, с глазами, полными слез, она прошептала Беате: — Герцогиня кончается! Беата по лестнице взбежала в комнату Клодины, та укладывала свои вещи и повернула к ней печальное лицо. — Господи! Ты едешь в Канны? — Нет, только в резиденцию, герцогиня хочет умереть дома, — пояснила Клодина. |
