— Ты еще тут? — спросила больная.

— Оставь меня у себя, Элиза, — попросила Клодина. — Лотарь должен закончить разные дела, прежде чем я приеду в Нейгауз.

Герцогиня слабо улыбнулась.

— Ты ведь не умеешь лгать, я знаю, почему ты осталась. Бедное дитя! Какая грустная свадьба! Адальберт, — проговорила она с трудом, — здесь ли Елена?

Принцесса подошла и остановилась рядом с Клодиной.

— Дайте друг другу руки, — попросила герцогиня.

Принцесса Елена схватила руку Клодины.

— Простите меня, — сказала она с тихим плачем.

— А теперь позовите Адальберта, — потребовала больная.

Он подошел, сел на край ее постели, и она отвечала на его страстную мольбу о прощении горячим и безмолвным пожатием руки.

— Если бы я могла жить, чтобы утешить тебя, мой бедный друг, — прошептала она. — Я знаю, как тяжело отречься от чего-нибудь. Но они любили друг друга, а ты останешься таким одиноким. Ах, если бы это было в моей власти, как бы ты был счастлив!

— Не говори так, — сказал он, — я буду несчастлив только тогда, если ты оставишь меня, моя Лизель.

— Скажи еще раз «моя Лизель», — попросила больная, взглянув на него, и в угасающих глазах ее снова вспыхнул огонь задушевной любви.

— Моя Лизель! — прошептал он дрожащим голосом.

— Ну иди, Адальберт, я хочу спать, я так устала, поцелуй детей, иди, — повторила она и задремала.

Клодина некоторое время наблюдала за ее спокойным сном. Лишь на минуту усталость смежила ей веки, не более минуты… Она проснулась — герцогиня лежала со странным выражением покоя на лице. Клодина схватила ее руку и ужаснулась: рука была холодна.

— Элиза, Элиза! Открой глаза, проснись!

Герцогиня никого не слышала более.

Принцесса с рыданием опустилась на колени возле изголовья. Все пришли — герцог, доктор, фрейлина.

Было тихо, страшно тихо в роскошном покое.

Потом все вышли, остались только герцог и Клодина.

Они сидели у постели умершей, а в окна доносился колокольный звон, возвещавший о том, что герцогиня заснула вечным сном. Оба самых дорогих для покойницы человека сидели у ее смертного ложа.

29

В саду Совиного дома цвел кустарник, и из черной весенней земли вылезали голубые, желтые и белые головки первых цветов.

Старый Гейнеман возился с кустами роз, снимая с них солому и подвязывая их к новым, свежевыкрашенным подпоркам.

Солнце горячими лучами нагревало старые развалины. Молодые зеленые листочки спешили развернуться… Старик был сегодня вдвойне прилежен: он попросил на завтра отпуск, потому что собирался в Альтенштейн на свадьбу к внучке.

За чистыми блестящими стеклами виднелось лицо фрейлейн Линденмейер, которая разговаривала с маленькой Идой, укладывающей белье. Ида вернулась по просьбе Клодины, собиравшейся рано или поздно переехать в Нейгауз. Когда? Этого не знал никто. Барон все еще путешествовал, а его молодая жена носила глубокий траур по герцогине.

Сегодня она не понимала, что с ней происходит: с утра она носилась по всему дому и ни на чем не могла сосредоточиться. Маленькое хозяйство брата было в идеальном порядке, но она еще раз проверила и расходную книгу, и небольшую домовую кассу. Все валилось у Клодины из рук: она не могла писать, не могла даже заставить себя играть на фортепиано, что обычно успокаивало ее и доставляло большое удовольствие. Наконец, она решила, что лучше всего сегодня пойти погулять. Уже несколько дней она не видела Беаты и маленькой Леони… Может быть, Беата получила известие от Лотаря.