В углу негромко бубнил телевизор — несколько обитателей «хаты», сгрудившись у экрана, следили за футбольным матчем. Двое сидели за столом, увлеченно играя в шахматы. Еще трое резались в самодельные карты-«стиры».

Казалось, никто не обратил на новичка никакого внимания.

Луконин простоял у двери минут пять. Он ожидал чего угодно: подставы, какой-нибудь замысловатой провокации — «подлянки», вроде тех, о которых рассказывал на «сборке» татуированный обладатель фиксы, но появление первохода вроде бы оставалось незамеченным. И от этого страх только усиливался.

Неожиданно с верхней «шконки» у окна поднялся паренек небольшого роста, в дорогом спортивном костюме и, словно нехотя подойдя к первоходу, спросил:

— Давно с воли?

— Больше недели, — ответил Луконин, внутренне готовясь к какой-нибудь изощренной подставе.

— Зовут-то как?

— Миша. А фамилия моя — Луконин.

— Московский?

— Ага, в Сокольниках живу.

— Поня-атно. Впервые на «хату» заехал? — заметив скованность новичка, собеседник неожиданно подмигнул ему. — Да ладно, не менжуйся. И так видно, что первоход. Давай, проходи. — Паренек кивнул в сторону ближней «шконки». — Видишь, у нас со спаньем напряженка, тут все в три смены спят. Покемарь тут пока, а завтра посмотрим, что и как.

Всю ночь Луконин не сомкнул глаз. «Прописка», о неизбежности которой он с таким ужасом думал на «сборке», отодвигалась до утра. Но хорошо это или плохо, первоход еще не знал.

В шесть утра в камере определилось слабое движение. Из-под «шконок» вылезли какие-то серые, грязные субъекты, не обращая на новичка внимания, они принялись за уборку «хаты». Как узнал Миша позже, это были «шныри», или уборщики; камерное местожительство под нарами именовалось почему-то «вокзалом».

В половине седьмого большинство обитателей «хаты» проснулось — правда, некоторые, занимавшие привилегированный угол, продолжали спать. Это были камерные авторитеты, и право занимать «шконку» единолично было их неотъемлемой привилегией.

В половине седьмого обострившееся за ночь обоняние различило слабый запах пригоревшего масла, и арестанты зашевелились — этот запах был предвестником скорого завтрака. И впрямь: к восьми утра на «хате» появился «баландер», кативший впереди себя небольшую тележку с огромными алюминиевыми кастрюлями и аккуратно разложенными буханками хлеба. Утренняя пайка представляла собой кашу из неизвестного ботанике злака и кружку слабо заваренного чая.

Впрочем, большинство арестантов не притронулись к тюремной пайке — «семьи», на которые делилась камера, предпочитали завтракать «дачками» — продуктами, переданными с воли.

Луконин недоверчиво ковырялся в каше ложкой и, найдя в комке слипшейся крупы таракана, решительно отодвинул «шлюмку», то есть миску, в сторону. Конечно, есть хотелось очень, но брезгливость превозмогла голод.

Сразу же после завтрака к первоходу вновь подошел давешний паренек в дорогом спортивном костюме. Присел рядом, приятельски улыбнулся и предложил:

— А теперь давай знакомиться. Миша, говоришь?

— Миша.

— Из Сокольников?

— Из Сокольников.

— По какой статье закрыли?

— Сто пятьдесят восьмая, кража…

— Поня-атно. Ну, подойди к тому столу, с тобой «смотрящий» поговорить хочет.