— Не рассказывай мне сказки!

— Я расскажу еще одну, — сказал Гув. — И тогда ты вернешься, обещаешь? Я устал от твоих ребяческих штучек, Гвин.

— Ну и пожалуйста!

— Не надо так… Ты думал, почему мы оба сейчас здесь оказались? Что нас привело?

— Нет, — ответил Гвин.

— Но ведь мы пришли сюда. Вместе.

— Что такого? Я удирал от собак, а на дереве потому, что наступил на кабана в темноте. Если хочешь это считать за чудеса, дело твое.

Гув поднялся, перешел на другую сторону канавы, сел там на откосе.

— Теперь, — сказал он, — твой путь свободен. Можешь уйти, можешь снова взобраться на дерево, если я двинусь с места… Но до этого слезай вниз, и я покажу тебе кое-что… Слезай, слезай… Так… Теперь сунь руку туда, откуда начинаются корни. Глубже, еще глубже…

— Дальше некуда, — сказал Гвин.

— Двигай руку в сторону… Осторожно… осторожно… Теперь вытаскивай… Ну?..

— Мистер Гув, — сказал Гвин. — Извините меня. — На раскрытой ладони у него лежал наконечник копья.

Он был кремневый и такой тонкий, что лунные лучи пробивались сквозь него, и он больше походил на листок, вылепленный из света и камня.

— От того самого копья? — спросил Гвин.

— Ему понадобился год, чтобы сделать его, — произнес Гув с другой стороны ручья. — Гронву Пебиру, владельцу Пенлина.

— Оно, должно быть, еще старее, — сказал Гвин. — Намного.

— Да, это было очень давно, — согласился Гув. Гвин снова сунул руку в отверстие в скале. Оно расширялось вправо и влево, и в нем были еще какие-то предметы. Большая часть из них рассыпалась под рукой прежде, чем он вытаскивал их наружу: кожаные, деревянные, матерчатые изделия, прогнившие от влаги.

Рядом с наконечником копья он положил еще одну сохранившуюся вещь — круглый кусок кварца размером с кулак, на котором было изображено лицо. Простейший рисунок: две дужки бровей; нос, похожий на клюв; точки вместо глаз. Как детская мазня: «точка, точка, два крючочка…» Это же изображение оказалось и на других предметах, вытащенных Гвином и разложенных рядом с прежними: на нескольких кувшинах; на плоском диске, который, видимо, служил украшением — его надевали на шею на шнурке; на других камнях. Везде — примитивное человеческое, или птичье, лицо. Какое именно, сказать невозможно… Совиное?.. Может быть…

— Когда это все туда попало? — спросил Гвин.

Он держал в руках ржавые остатки кинжала в ножнах.

— Никто не знает, — откликнулся Гув. — Но мы, в ком течет та же кровь, находим их и сейчас и приносим сюда.

— Никогда не знал про это, — сказал Гвин. — Прямо мороз по коже…

— Да, — согласился Гвин.

— Я хотел… — произнес Гвин после долгого молчания. — Я был готов взорвать весь дом… Чтобы он взлетел от одного моего взгляда.

— Возможно, ты и сумел бы это сделать, — сказал Гув. — Здесь, в этой долине, теперь… когда скопилось столько силы. В нас… Через нас троих… Кто страдает, как никто другой…

— Гув! Говори яснее! Я не понимаю. Почему?

— Потому что мы дали этой силе разум. Но мы должны помнить о ней и держать ее в узде.