Ах, вот оно что. Три года назад доктор Клаус попал в тяжелую автокатастрофу. Он вел машину. Вез своих родителей на какую-то встречу. У него сохранились очень хорошие, добрые отношения с родителями, он их искренне любил.

Родители в той катастрофе погибли… да, точно, погибли. Сам Клаус попал в больницу и пролежал чуть ли не год в коме. Амнезия. Большая часть предыдущих воспоминаний — детство, юность — стерты, восстановлены позже, по рассказам. Он знал, что учился, скажем, в гимназии имени брата и сестры Шолль, но почти не помнил лиц одноклассников, учителей… Странно, но сохранились все профессиональные знания. Доктор Клаус оказывается котировался среди коллег как перспективный начинающий гений… Ничего себе.

А в целом он понравился Алейн.

В его мире не существовало зла. Доктор Клаус был искренне увлечен своим делом, и сейчас в его подсознании напряженно крутились формулы, описывающие распространение электрического импульса на поверхности синапса. И хотя, как любой нормальный западный немец, доктор Клаус не различал понятий "коммунизм" и "абсолютное зло", но в нем самом было что-то от героя коммунистических утопий, многократно описанного фантастами ХХ века — "работа, любовь и друзья", увлеченность, энтузиазм, невинность и младенческий гуманизм.

Обидеть такое существо — все равно, что плюнуть в лицо ребенку. А значит, лучше не связываться. Никаких интрижек. Но чем-то Мартин заинтересовал Алейн. Может быть, случившаяся с ним трагедия наложила отпечаток, невольно вызывающий сочувствие.

— Так вот, о чем я… скажу тебе по секрету, Мартин: наш шеф большой патриот, его уже несколько раз приглашали в Штаты.

— Я и сам подумывал об эмиграции… но…

— Да, большая наука делается там. Но к счастью, наш шеф решил остаться в Германии, и добиться здесь Нобелевки. По-моему, шансы есть.

— Погоди, шеф — это ты про герра Дайнера?

— Да нет. Я про нашего "главного мозгоеда", Лонке.

Профессор Лонке руководил отделом нейрофизиологии мозга или, в просторечии, "мозгоедами", Дайнер же был директор всего института.

— Ну а здесь, в Бонне ты давно живешь?

— Несколько лет, — не стала вдаваться в подробности Алейн.

— Неплохой город, верно? Зеленый, небольшой, хотя вроде и бывшая столица.

— О да! Наша "федеральная деревня", бундесдорф, — усмехнулась девушка.

— Я уже опробовал байдарку по Рейну. Ты не плаваешь на байдарке?

— Как-то приходилось. Но вообще нет. А ты спортсмен?

— Любитель. Хочешь, прокатимся вместе? Например, в эти выходные…

— О, в эти я как раз собираюсь… словом, у меня другие планы. Как-нибудь потом, возможно…

Алейн подобрала ложечкой остатки пены со дна. Мартин умял свой бутерброд. Большие глаза его сделались печальными. Но Алейн была довольна собой — она не вызвала у парня комплекса неудачника, но и не дала излишних надежд. На этом можно было бы и распрощаться, но тут вторым потоком сознания она уловила слово "мескалин".

Оно крутилось где-то там, в подспудных мыслях физиолога. Алейн повернула голову и крикнула девушке у стойке.

— Еще один капуччино, пожалуйста!

Тайри в упор посмотрела на доктора Клауса. Да, слово "мескалин" занимало, оказывается, довольно большую долю его размышлений, касающихся работы. И это очень интересно. Специалист не усмотрел бы связи между основной темой Клауса — влиянием электро-магнитных излучений на работу нейронов — и скандальным наркотиком. Но Алейн понимала, в чем тут дело.