И на тебе – вот так встретить, столкнуться в самом что ни на есть прямом смысле и не вспомнить, не узнать.

Впрочем… Что ей был тот далекий и недосягаемый, как неосвоенный космос, господин Гарандин в те времена? Ничего.

– Вам неприятна эта тема? – сообразила Антонина Борисовна.

– Предпочитаю жить сегодняшним днем, – уклончиво ответил Владислав Олегович.

– Простите, – стушевалась Антонина Борисовна, – я несколько увлекаюсь и слишком живо реагирую, когда разговор заходит о нашем интернате и наших детках. Это профессиональная деформация, как классифицирует столь сильную вовлеченность в работу мой муж.

– А в свете сегодняшних реалий, – быстро перевел разговор Гарандин, – хотелось бы узнать, как чувствует себя пострадавшая.

– Хреново, – тут же отозвалась пострадавшая и пожаловалась: – К тому же мне запрещено читать, смотреть телевизор, пользоваться телефоном и Интернетом и вообще что-либо делать. Нужно просто тупо лежать, желательно не двигаясь. Это ужасно. Я никогда даже представить себе не могла, что ничего не делать – это такая жесть невозможная. – И усмехнулась: – Наоборот, долгие годы уставала и выматывалась так, что мечтала только об одном: полежать, ничего вообще не делая, даже не шевелиться и только отдыхать. Как-то все же надо осторожней со своими желаниями, а то мечты, оказывается, сбываются.

– А общаться вам разрешено? – улыбнулся Влад.

– Ограниченное количество времени, – жалобно вздохнула она.

– Ох ты господи! – Антонина Борисовна торопливо поднялась со стула, засобиралась, засуетилась. – Я-то что сижу? Мне же на работу. – И, наклонившись к Дине, расцеловала дочь. – Вечерком приду. – И выпрямилась, повернувшись к Гарандину: – Очень рада личному знакомству, Владислав Олегович, и благодарю за то, что сумели не убить Дину.

Гарандин поднялся из кресла, когда женщина обратилась к нему.

– Я не делал этого осознанно или намеренно, – отказывался он от неуместной, как ему казалось, благодарности, – а действовал исключительно интуитивно.

– И тем не менее, – мягко возразила ему Антонина Борисовна, – вы приложили максимально возможные усилия, чтобы не убить Дину. За это я вас и благодарю. – И не удержалась-таки: – И за спасение нашего интерната, хоть вам это напоминание и не по душе.

Влад кивнул, принимая благодарность и прощаясь, постоял, дождавшись, когда женщина выйдет из палаты, и только тогда сел обратно в кресло.

– Маменьку на самом деле заносит, стоит заговорить о ее интернате, – извиняющимся тоном произнесла Дина, – а вообще, это так странно, что я вас не узнала и не вспомнила. Мы же тогда часто о вас говорили, да и вообще вы не сходили с экранов телевидения, с газетных полос и журнальных обложек.

– Меня сильно тяготят отголоски моей былой известности, поэтому давайте, Дина, оставим уже эту тему и поговорим о вас, – предложил он.

– А что обо мне? – удивилась такому предложению она.

– Ужасно выглядите, – прямолинейно сказал он.

Да, ужасно, Дина аккурат перед его появлением успела рассмотреть себя в зеркало, которое принесла в числе прочих ее вещей мама, – полный кошмар! Рука под повязкой раздулась и приобрела устойчивый сине-фиолетовый цвет, нога и весь правый бок… ну они, слава богу под одеялом, а вот лицо… – полотно сюрреалиста-затейника: от удара и травмы головы правое ухо раздулось и посинело, правый висок и все вокруг глаза постепенно наливалось синюшным цветом, а кожа приобрела какую-то болезненную желтизну, оттеняя и подчеркивая синеву, расползающуюся справа.