Журналист видел, что Рейчел серьезно напугана. Но он знал, что и она, и весь мир должны испугаться. Другого способа разбудить людей, заставить их действовать не было.

Но с тех пор, как в пятницу после пережитого ужаса Рейчел вернулась в номер, она не покидала гостиницу. В тот вечер девушка с трудом дотащилась в темноте до своего временного жилища, причем каждый шаг эхом отдавался у нее в голове, но из-за отключенного электричества невозможно было никого разглядеть, а повсюду слышались приглушенные голоса, и даже шепот пугал… Рейчел была по горло сыта этим Берлином.

Кроме того, она хотела находиться рядом с телефоном – на случай, если позвонит отец. Все страшные новости, которые Рейчел была в состоянии переварить, она узнавала из передач разрешенных рейхом радиостанций и от горничной.

– Я лично слышала выступление герра Гитлера через репродуктор на Вильгельмплац сегодня днем! – тараторила девушка. – В одиннадцать часов Британия объявила нам войну! Но наш фюрер им задаст: разобьет в пух и прах этих разжигателей войны – британцев и жидов-капиталистов!

У Рейчел внутри похолодело.

– Издали новый декрет. Слушать иностранные радиостанции – verboten. Фюрер не желает, чтобы иностранная пропаганда лишила нас силы духа, как это произошло во время прошлой войны. Слишком много жен писали своим мужьям на фронт о том, что говорят о войне, о скудном рационе и тому подобных вещах – meine Mutter рассказала мне, как все было. Наши солдаты приуныли и слишком быстро сдались. А все из-за вранья жидобольшевиков, которое, как вам известно, направлено на то, чтобы сломить наш моральный дух. – Девушка рассуждала со знанием дела, пока меняла наволочки и встряхивала стеганое одеяло. – Meine Mutter говорит, что именно поэтому мы потерпели такое унизительное поражение в Версале. Фюрер уверяет, что нам не было нужды сдаваться. Но благодаря ему сейчас мы намного сильнее. На сей раз мы не станем слушать все эти выдумки и обязаны докладывать о тех, кто в них верит.

– Ты понятия не имеешь о том, что такое война, – попыталась образумить ее Рейчел.

– Мы не хотим воевать, но не станем проигрывать тем, кто нам ее навязал!

Берлинские женщины шили полотняные мешки. Мужчины и мальчики наполняли их песком, сотнями укладывая у основания домов, чтобы смягчить последствия взрыва. Правительственные учреждения раздавали противогазы – только для арийцев, – но ни женщин, ни детей не эвакуировали.

Рейчел надеялась, что бахвальство Гитлера о том, что ни британские, ни французские самолеты никогда не появятся над немецкими городами – правда. И потом начала гадать: а не пожалеет ли она об этом? Может быть, лучше надеяться на то, что этих безумцев выкинет ударной волной из Рейхстага?

В газетах напечатали график отключения электричества. И только белые бордюры помогали передвигаться по темным улицам.

Но Рейчел больше не гуляла после заката. Даже в театры перестала ходить, хотя двери там по-прежнему были открыты. Она собрала свои вещи и готова была ехать в США в ту же секунду, как только отец вернется из Франкфурта. Единственной, с кем девушка поддерживала связь с тех пор, как стала свидетельницей того, что детей куда-то увозят в фургоне, была Кристина. Рейчел позвонила ей в субботу, намереваясь сказать, что готова сделать все возможное для Амели, но тут же повесила трубку, когда к телефону подошел Герхард.

«Если Герхард уже вернулся, где же мой отец?»

Все утро и весь воскресный день девушка мерила шагами гостиную, расположенную между ее комнатой и комнатой отца.