|
– Вам ведь известно, что мне наплевать на сплетни. Никому и в голову не придет обсуждать, что мы вместе, – для хорошей войны нужно много солдат. Алабаме было жаль Феликса. Он не хотел компрометировать ее, как это трогательно, на Алабаму нахлынула волна нежности и дружеского участия. – Вы не должны обращать внимание. – На сей раз дело в моей жене… Она приехала, – сухо проговорил Фаррелей, – и может быть там. Он не извинился. Алабама помедлила в нерешительности. – Что ж, кататься так кататься, – наконец сказала она. – Потанцуем в следующую субботу. Капитан Фаррелей принадлежал к вполне определенному типу мужчин: застегнутый на все пуговицы солдафон, из тех, что погрязли в чванливости жующей бифштексы Англии и торчат в барах, но он был в самое сердце поражен чистой, равнодушной к обидам, безоглядной любовью. Вновь и вновь он запевал «О, дамы, дамы», когда они катили вдоль горизонтов юности и залитой лунным светом войны. Южная луна – это кипящая луна, страстная. Когда она со сладостным неодолимым постоянством затопляет своим светом поля, неумолкающие песчаные дороги и густые изгороди из жимолости, борьба за принадлежность к реальной жизни похожа на протест против первого дуновения эфира. Он сомкнул руки на сухом тонком теле, от которого исходил аромат розы «чероки» [19]и гаваней в сумерках. – Я собираюсь добиваться перевода, – торопливо произнес Феликс. – Почему? – Не хочу падать из самолета и устраивать кучу– малу на дороге, подобно вашим прежним возлюбленным. – Кто выпал из самолета? – Ваш друг с лицом таксы и усами, когда направлялся в Атланту. Механик погиб, а лейтенанта судит трибунал. – Страх, – сказала Алабама, чувствуя, что у нее сводит скулы от ужаса, – это ведь нервы, наверно, и всякие другие чувства тоже. Все равно надо быть собой и ни о чем не думать. А как это вышло? – все-таки поинтересовалась она. Феликс покачал головой. – Хотелосьбы думать, что это был несчастный случай. – Что толку расстраиваться из-за этого песика, – вышла из положения Алабама. – Люди, которые растрачивают свою душу на все подряд, они неразборчивы в чувствах, как проститутки; они безответственны по отношению к окружающим – никакого Уолтерролизма [20]мне не надо, – твердо сказала она. – Знаете ли, у вас не было права завлекать его. – Ну сейчас-то уже все. – Для бедняги механика в больничной палате действительно уже все, – заметил Феликс. Ее высокие скулы разрезали лунный свет, как серп режет спелую пшеницу. Армейскому человеку было непросто осудить Алабаму. – А что у вас со светленьким лейтенантом, который ехал вместе со мной до города? – спросил Фаррелей. – Боюсь, тут мне будет трудно оправдаться, – ответила Алабама. Капитан Фаррелей изобразил судороги, будто он сейчас утонет. Он схватил себя за нос и сполз на пол. – Бессердечная, – проговорил он. – Ничего, я справлюсь. – Честь, Долг, Родина и Вест-Пойнт, – мечтательно отозвалась Алабама. И засмеялась. Они оба засмеялись. Было очень грустно. – Беггс-стрит, дом пять, – продиктовал капитан Фаррелей таксисту. – Быстрее. Там пожар. С началом войны в городе появились толпы мужчин, которые, как тучи голодной саранчи, поедали без разбора всех незамужних женщин, в избытке населявших Юг с тех пор, как его поразил экономический упадок. |
