– Его не пьют, оно для массажа.

– И убивает? Что же вы туда кладете? Рицин?

– Понимаете, изменив один элемент, мы разрушили всю структуру.

Корсиканец тоже разрушил всю структуру и схлопотал двадцать лет.

Мозг Жово подал сигнал бдительности, и он спросил:

– Этот ваш химик, он, случайно, не русский?

– Коренеф? Нет, что вы! Француз. Может, его дед? А почему вы спросили?

Да потому, что от русских нужно держаться подальше: если дело нечисто, это они нахимичили. Но Жово промолчал. Научился держать язык за зубами. С недавних пор Поль и Лазарь стали ему замечания делать: стоит сказать «черножопый» или «негритос», сразу расистом обзовут. Значит, не стоит и этому дядьке впрямую рубить, что младенца прикончил Коренеф. На русский след его надо навести потихоньку.

– Знавал я одного паренька по фамилии Подсеки, он был с Гаити и здорово в ядах вуду разбирался. Он рассказал мне о рыбе-еже, которую они там ловят, у ежей этих ядовитая печень. Съешь кусочек величиной с горошину и копыта отбросишь, потому как сердце остановится.

Месье Жерар слушал, широко раскрыв глаза, слова доносились до него сквозь какое-то гудение. Изрядная доза кофеина, которую он только что принял, и две бессонные ночи плохо сказались на его здоровье.

– Может, и в вашу персиковую банку попал яд, ведь настоящая фамилия Подсеки была Годунов. – И Жово заключил замогильным голосом: – Он был русский.

– Я… я… не совсем хорошо понял, – с трудом ворочая языком, признался Жерар. – Вы подумали о… злонамеренном действии?

У него самого шевелилось такое подозрение: трагическая смерть ребенка произошла в Орлеане, в семье одного из его служащих. Может быть, действительно, один флакон или целая партия молочка «Персиковая кожа» была отравлена при разливе по бутылочкам здесь, на фабрике? В этом случае изменение формулы ни при чем, и он не виноват в смерти ребенка.

– Ладно, мне пора, – ткнул его в бок Жово.

– Срочная консультация?

– Можно и так сказать.

Жово нужно было успеть привести в порядок кабинет, чтобы Спаситель ничего не заметил. Месье Жерар встал, чувствуя себя в некоторой растерянности.

– С вас двадцать евро, – сказал Жово.

– Двадцать евро? Ах, да! Ну конечно.

Месье Жерару хватило еще деловой хватки, чтобы отметить, что психолог берет недорого. А Жово с большим удовольствием положил деньги в карман: будет на что купить пару пачек курева.

Покидая дом номер 12 на улице Мюрлен, месье Жерар не удержался и спросил:

– А с противоположной стороны есть садик?

Синие глаза Жово замерцали под седыми бровями: он снова насторожился.

– В этих домах один выход на улицу, а другой в сад, – настаивал генеральный директор. – В аллею.

Аллея ему вспомнилась по ходу дела, пока он говорил.

– У входа в сад стоит камера наблюдения, – сообщил Жово, желая пресечь все мечты об ограблении.

Месье Жерар печально покачал головой. Кто знает, может быть, все сложилось бы иначе, если бы уже тогда висела у калитки камера, отмечая, кто вошел и кто вышел на аллею Пуансо? Интересно, он узнал бы тогда, с кем ушла Патрисия?

Месье Жерар вздрогнул. Странный психолог крепко взял его за плечо, выпроваживая на улицу.

– А что, если… Если я захочу… продолжать терапию? – пробормотал на ходу генеральный директор.

– В это же время, – ответил Жово.

– Хорошо. Но в какой день, ведь…

– В это же время, – повторил Жово. – День не имеет значения.

Клик, кляк. Жово запер дверь на два оборота ключа, открыл в кабинете форточку, помыл чашки, поставил на полку книгу «Простимся с чувством вины».