— Ладно, так и будет. Но вы немедленно отменяете продразверстку, оставляете в целости и сохранности промышленные и хозяйственные объекты, не вывозите оборудование. Также не занимаетесь порчей, а то ваши отдельные товарищи вольны нарушать приказы РВС.

— Такого в Красной армии нет! И уже не происходит!

— Надеюсь на это, а потому прошу усилить контроль. Причем будет справедливо, если в нем примут участие представители от Сибирской армии. А то знаете, как–то так выходит, что вы нам не доверяете, а мы должны вам верить на слово.

— Хорошо, — лицо Троцкого скуксилось, будто он лимон целиком разжевал. Было видно, что предложение ему пришлось не по нутру. И Арчегов решил добавить «жару», рассчитывая окончательно загнать Председателя реввоенсовета республики и наркома по военным делам. Вопрос–то более чем деликатный, бедняга Михайлов особенно на него упирал.

— И еще одно. С прекращением продразверстки ваши войска и органы советской власти не могут покупать у крестьянства товары народного потребления и продовольствия. Я имею в виду имперские денежные знаки. Вы бесконтрольно печатаете в Москве «романовские» банкноты!

На гневный рык Арчегова Троцкий ответил самой обаятельной улыбкой — «а что ты хотел, генерал? Если есть возможность посадить врага в финансовую яму, то ее нужно немедленно использовать!»

Может, и не так думал Председатель РВС, но его многозначительную улыбку генерал воспринял именно в этом ключе. И насел:

— Мы не собираемся их обналичивать на золото. Не примем в Сибири и ваших советских денежных купюр, нам они ни к чему. Не имеют они обращения на нашей территории. И ценности никакой не имеют!

От лица Троцкого можно было прикуривать папиросу, так оно раскалилось от гнева, пошло чудными багровыми пятнами. Еще бы, получить прямо в лицо гневный упрек в самом наглом фальшивомонетничестве. Советская власть охотно занималась этим увлекательным делом всю гражданскую войну, подрывая доверие населения к имевшимся в обороте «старым» дореволюционным деньгам. А ведь во всех странах сие деяние есть самое жуткое преступление, за которое немедленно карают, и так, чтоб другим неповадно было…

Верхнеудинск

— Ну, ты и сукин сын, Константин Иванович!

Генерал–майор Семенов хлопнул широкой мужицкой ладонью пахаря по столу и тяжело встал, уставившись на листок бумаги, покрытый ровными строчками бисерного почерка шифровальщика.

— Вот он извечный русский вопрос, мать его через ногу, — что делать? Что, что — лишь бы сухари не сушить пришлось, да к Унгерну в Монголию подаваться. Чтоб шкуру с меня генералы не содрали!

Бывший всевластный хозяин Забайкалья пребывал в крайнем замешательстве от полученной полчаса назад телеграммы генерала Арчегова. Послание военного министра проделало чрезвычайно извилистый путь.

Отправлено из Севастополя адмиралом Колчаком, куда пришло радиограммой из Москвы. Во Владивостоке ее ретранслировал контр–адмирал Старк, командующий Сибирской флотилией. И теперь она у него, так же как и шифровка, направленная управляющему военно–морским ведомством контр–адмиралу Смирнову, с которым Григорий Михайлович был знаком отнюдь не шапочно.

Сейчас, мысленно сложив два и два, бывший атаман оказался в «буридановом» положении — ему нужно было что–то выбирать одно, причем очень быстро. Он физически чувствовал, как стремительно течет в песок время, и все меньше и меньше остается времени для обдумывания.

В Иркутске в самое ближайшее время произойдет военный переворот. Пользуясь отсутствием Вологодского и Арчегова, монархисты решили передать всю власть «царю Сибирскому», отстранив правительство.